Он, по крайней мере, знал, где искать свою смерть. Кругозор Василисы неуклонно расширялся, покуда увядала красота - пленница безобразно располнела, сделалась прожорлива и, наконец, заболела сахарным диабетом. С Иваном-царевичем они по-прежнему были недоступны друг для друга. Никто из троих не в силах был разрушить злые чары. На первых порах Иван сильно мучился, маялся и тосковал. Однако, с течением времени, внешний вид Василисы перестал разжигать в его сердце пламень, и Иван-царевич успокоился. Если бы кто теперь спросил его, что, собственно, он делает здесь, в этом замке, в откровенно сомнительном обществе, он не нашёлся бы с ответом. Лёжа на печке, он строил фантастические, принципиально неосуществимые планы, поглощал чугунки пшённой каши и выхлёбывал вёдра щей. Наступил день, когда царевич совсем перестал выходить к завтраку, обеду и ужину. А после вообще прекратил какие-либо хождения, предпочитая лежачий образ жизни.
Кащей, напротив, становился всё более деятельным. Проку от его активности было, впрочем, с гулькин нос. Однажды, в недобрый час, ему вообразилось, будто злополучное яйцо из чистого золота - вовсе не то яйцо, в котором спрятана волшебная игла. Благо заняться больше было нечем, он приступил к поискам другого, настоящего яйца, - и вот, оказавшись под нестерпимым Кащеевым игом, застонали окрестные деревни: было приказано доставлять в замок все до единого свежие яйца, сколько бы не нанесли работящие курицы. Кащей лично протыкал каждое яйцо вязальной спицей, а после неизменно сквернословил и плевался. Скопились целые горы без толку изуродованных яиц; в конце концов Кащей, выгнав Василису Премудрую из книгохранилища, усадил её за художественную роспись скорлупы. Размалёванные яйца, более не нужные, относили в подземный ледник, чтоб не портились. С приходом Пасхи их тащили в ближайшую церковь, освящали (с этим сложностей не случалось - ведь в яйцах не было найдено ничего, связанного с Кащеем - в том числе, правда, и его смерти) и раздаривали крестьянам. А яйца продолжали стекаться возами. Василиса, не справляясь с работой, протестовала, и местных жителей постигло новое горе - Кащей, не долго думая, по старой привычке наворовал девиц в большом количестве и отдал в услужение строптивой наложнице. Образовалась настоящая мастерская по росписи; красны девицы, лишенные мужского внимания, томились - Кащей по причине старческой немощи лишь бессильно скрежетал зубами, а Ивану-царевичу заменяли полноценную жизнь бесконечные праздные грёзы. Обманутые, забытые девицы дневали и ночевали в мастерской, предаваясь мечтаниям о наилучшем устройстве жизни. "Воистину, что-то новенькое… Отродясь не слыхивал подобной чуши. Подозрительные сказки, вредные", - бормотал Кащей, когда случалось ему подслушать нелепые фантазии.
…Не заметили, как потянулись юбилеи - пятьдесят лет Василисе, шестьдесят, семьдесят… Все действия, предпринятые с целью заполучить к себе мышей, утратили первоначальный смысл и выродились в выхолощенные ритуалы. Ежедневно проверялись мышеловки, ежедневно разбрасывались лакомства, но при этом все, похоже, и думать забыли, зачем это делается, и даже позабыли, как выглядит мышь как таковая. А вскоре забот и хлопот прибавилось: Василису разбил паралич, она слегла и лежала бессловесная, словно колода. Аппетит её сделался поистине ненасытным. Так как слуги, которых к тому времени ещё не успели казнить, разбежались кто куда, на хозяйстве остался сам Кащей. Стряпня его никуда не годилась, Василиса злобно мычала, отталкивая блюда здоровой рукой, приходилось готовить что-то особенное. Отвергнутую пищу Кащей относил Ивану-царевичу - тот съедал всё без остатка. Василиса Премудрая, насытившись, знаками требовала сказок, и Кащей, не балуя её разнообразием, заводил из вечера в вечер одно и то же: дед бил - не разбил, баба била - не разбила… Глаза Кащея светились безумием, руки дрожали, слова с каждым днем выговаривались всё труднее - сторонний слушатель, в конце концов, не смог бы разобрать ни слова, а Василиса догадывалась о содержании лишь по накатанным, отработанным интонациям. |