Баба все привизгивала над ней, всплескивала руками, а Мария смотрела на мозаику над церковным алтарем - там, из слюды и перламутра сотканный, вставал из каменного гроба ее солдатик, именно такой, каким она его помнила, больной и бледный, и других мыслей не было в голове, кроме единственной и маловнятной: "Получилось… у нас получилось."

    Друг

    Он приходит исключительно по ночам почему-то, уже далеко заполночь может раздаться звонок телефонный - всегда разный, я никогда не могу его вычислить, ни кто, ни с какого номера, хотя все остальные определяются тотчас - и голос, уже забытый с тех пор, как был неделю назад, говорит утвердительно: я зайду ненадолго.

    Я не то чтобы вздрагиваю, но никогда не готов к его визитам, всякий раз у меня совершенно иные планы, всякий раз он невовремя, он это хорошо знает, смеется над этим часто - да, не вовремя, я всегда не вовремя, хотя никогда не опаздываю, - и я почему-то смеюсь вместе с ним, хотя что смешного в этой шутке, она здорово пообтрепалась за последние несколько тысяч лет.

    Он приходит и садится в кресло, он чешет за ухом моих котов, он смотрит, как я работаю - рисую или пишу. Иногда рассказывает что-нибудь, но чаще просто молчит, и я молчу в его присутствии, нам так уютнее вдвоем друг с другом - молча смотреть ему за моей работой, а мне - за его отдыхом. Что он приходит отдыхать ко мне, это никаких сомнений, у него всегда только два состояния - отдых и работа, а работу его не спутаешь ни с чем, так что я знаю наверняка, гадать не приходится.

    Почему-то мне всегда отлично работается при нем, наверное, такой особенный взгляд - пристальный и в то же время доброжелательный, хотя спрашивать его мнения или совета - все равно, что ловить ветер руками, скажет что-то, наполнятся руки ветром - и улетело, утекло сквозь пальцы. Вот только что сказал - а что, уже не помню, и не помню, похвала это была или осуждение, наверное, из-за голоса, у него всегда такой ровный голос, как будто не воздух выходит из грудной клетки, а что-то более плотное, равномерное такое, как поток лавы из вулкана. Иногда он болтает совсем уж беспечно, и мне еще долго после его ухода мстится, что голос остался где-то по углам или, может быть, между оконными рамами, - а на самом деле это шумит просыпающийся город.

    Он сидит у меня при свете настольной лампы, пока не начинает светать. И всегда я успеваю больше, чем наметил себе накануне, и к утру так легко становится, словно я заново родился, а не провел ночь в болтовне и посиделках со Смертью.

    Уходя, он всегда говорит "до свиданья". И легко улыбается при этом из-под своего неизменного капюшона.

    И я почему-то улыбаюсь в ответ, хотя этой шутке тоже не одна сотня лет. Я улыбаюсь тому, что он говорит это, выходя из моих дверей. И каждый раз, когда от меня уходит Смерть, дом остается гулким и пустым какое-то время, пока не наполняет его суета и серый свет утра, щебет птиц за окном, отрывистые гудки пароходов с Невы. Признаки жизни.

    Вавилонская башня

    Ходят и ходят за мной они - с метелочками, с совками. Приговаривают, уговаривают, наговаривают, бормочут, притворяются стариками, а самим-то по тысяче две, ну по три от силы.