|
Необходимо приспосабливаться. Кто не может приспособиться, тот должен перетерпеть. Кто не способен ни на то, ни на другое, кто примыкает к безумцам, разбойничающим на дорогах, или просто выказывает недовольство, тот совершает преступление перед божественной властью императора и подлежит суровому наказанию. Поэтому почти для всякого японца, а особенно для столичного жителя, насущно выгодно изображать, будто ему по нраву целые улицы, застроенные нелепыми домами гайдзинов — всех этих послов, атташе, секретарей посольств, а то и просто торговцев. Гайдзины довольно противны, но, право, очень смешны. К ним можно притерпеться. От них исходят заказы, так что есть и выгода. А кто не в силах перебороть отвращение, может делать вид, будто никаких гайдзинов в Токио вообще не существует. Столица настолько велика, что варвары, сколь бы шумны и многочисленны они ни были, тонут в ней, как горсть песка в океане. В соседней Иокогаме европейцев еще больше, но разве от того этот город перестал быть ниппонским? По местным меркам, дом мистера Арчибальда Дженнингса довольно зауряден. Как во многих других домах европейцев в Токио, нового гостя охватывает здесь веселое изумление, причем вне зависимости от того, европеец этот гость или японец. Вот, например, ванная комната. В ней ванна — пребольшая деревянная бадья овальной формы, посередине которой торчит железная труба, сообщающаяся с трубой камина и имеющая сбоку дверцу для закладывания внутрь раскаленных углей. Смешно обоим — европейцу и японцу, но смешно по-разному. Европейца веселит диковинная конструкция ванны, японца — ее местоположение в доме. Это надо же выдумать — построить для мытья тела специальную комнату, да еще запираемую изнутри на специальный крючок! Ну не умора ли? Веселость европейца сходит на нет, когда он начинает испытывать нужду в посещении другой маленькой комнатки. Увы — уборная в доме отсутствует. В свое время это обстоятельство вызвало большое неудовольствие мистера Дженнингса. А с другой стороны, как же прикажете строить, если в Токио до сих пор нет канализации? Сама мысль о том, что отхожее место может располагаться в стенах жилища, вызывает у японца глубокое отвращение. Воистину — это мысль, достойная гайдзина! И мистер Дженнингс, и его временная супруга госпожа Акико, и прислуга — все пользуются специальной будочкой в саду, очень чистенькой и веселенькой на вид. К будочке проложена узенькая дорожка, столь изящно огибающая сливовые деревья, что всякий на пути к будочке остановился бы полюбоваться, если бы не спешил. В холодное время года посещение уборной кажется европейцам изуверским упражнением для воспитания стойкости духа и тела, но теплой летней ночью, когда деревья в саду кажутся таинственными, ласковый ветерок слегка шевелит листву, а в траве неистово верещат цикады — почему бы и нет?.. «Ну какое мне дело до чьей-то уборной?» — вправе спросить любой читатель и особенно читательница. Умоляю вас, имейте терпение, дамы и тоспода! Очень скоро вы убедитесь, что дорожка, ведущая к уборной, важна для действия, для вас и с особенной силой для мистера Дженнингса. Все произойдет именно на ней. Ранней ночью, когда чуть слышно шелестит листва, светят звезды, оглушительно стрекочут цикады, а жизнь кажется удивительной и, главное, вечной. Но пока только ранний вечер. Мистер Дженнингс идет пешком из посольства домой. Он моложав, подтянут, одет без шика, но изящно. Обычно он проделывает этот путь на рикше, но сегодня решил пройтись, чтобы дать время разбегающимся мыслям сложиться в систему. |
