Накануне пира все пошли в Рождественский собор, где стояли службу. Рюрик с семьёй с одной стороны, Роман и его бояре - с другой. Предслава держалась позади всех и с тревогой и ревностью смотрела на бывшего мужа. На висках его резче обозначилась седина, первые белые волосы замелькали в короткой курчавой бороде, но в движениях он был так же порывист, лик его так же был строг и красив, глаза горели так же ярко, голос был силён, плечи широки и стан прям. Боже мой! Как хотелось ей броситься к мужу, обнять его, зацеловать… Но в памяти всплывали не только жаркие ночи любви и ласка первых месяцев замужества - лицо разлучницы стояло перед глазами и своё насильное заключение в монастыре. Предательства княгиня волынская простить не могла.

Сегодня сила была на стороне Романа. И после того как священник провозгласил хвалу Господу, к алтарю вышли Всеволодов боярин Михаил Борисович и Рюрик Ростиславич, и вручский князь торжественно поцеловал крест, мирясь с Романом и клянясь ходить подручником не только у Всеволода Юрьича, но и у детей его. А когда Роман закрепил эту клятву и Рюрик поклялся и ему в любви и верности, у стоявшего рядом с Предславой Ростислава на глаза навернулись слёзы.

- Батюшка, что ты делаешь, - прошептал он отчаянно и зло. - Что ты делаешь, батюшка? Господи, за что?

Предслава готова была понять чувства брата, но что она могла поделать, и разве она, женщина, могла осознать всю меру отчаяния молодого князя. Ведь Рюрик только что навсегда отрёкся для себя и своих детей от старшинства в роду, стал одним из многих князей, которым не видать было Киева как своих ушей. Отныне лишь дети Всеволода, Романа Мстиславича, Ольговичей и Рюриковых братьев могли спорить за Киев. Но ни Ростиславу, ни Владимиру великими князьями быть уже не суждено.

Рюрик это понимал и потому выходил из собора, не поднимая глаз. Вокруг раздавались радостные клики - вручцы приветствовали князей и праздновали избавление от страха осады. Но Рюрику казалось, что они радуются его поражению, и он старался шагать шире и сжимал кулаки в бессильной ярости.

Пир начался, как обычно. Подняли здравицу сперва за великого князя, за Всеволода. Потом пили за Романа Мстиславича, второго по силе и первого князя в южной Руси. И лишь после - за хозяина дома. Спеша залить вином горечь поражения, Рюрик каждую чару выпивал до дна. Пить он уже привык и вливал в себя вино, не чувствуя вкуса.

Роман сидел от него по правую руку, напротив Ростислава Рюриковича. Во всём они были разны - Ростислав высок, костист и худощав; Роман среднего роста, широкоплеч и коренаст. Один был светловолос, другой тёмен, как ворон. Ростислав пошёл в Рюриковичей, а сестра его Предслава - в половецкую родню.

Упоминание о жене неприятно смутило Романа. Он видел Предславу мельком - сперва при встрече, после в соборе. В душе больше ничего не было к этой женщине. Наоборот - память тут же подсунула образ Анны с желанным сыном на руках. Маленький Данилка вовсю бегал по терему, топоча крепенькими ножками, и понемногу лепетал. «Тата, тата», - как наяву, услышал Роман его голосок и неожиданно улыбнулся. А ведь и этот сидящий напротив него сердитый князь тоже когда-то был маленьким мальчиком…

- Рюрик Ростиславич! - громко сказал Роман, и все невольно обернулись в его сторону, ловя каждое слово. Рюрик насторожился. - Ты уже целовал крест стоять по всей воле Всеволода владимирского, так пошли посла к свату свому, да и я пошлю мужа свово. Ты да я, вместе будем просить, чтобы Всеволод сызнова дал тебе Киев в держание!

Ростислав встрепенулся, словно его ударили. Бояре заинтересованно заворчали, а Рюрик, выпивший чуть ли не в два раза больше любого другого на пиру, разинул в удивлении рот. Когда же до него дошло, что предлагал Роман, он вскочил, взмахнул рукой, в которой была зажата чаша, обрызгал остатками вина сидящих рядом и закричал на всю палату:

- Вина! Ещё! Не жалеть! - И, рухнув на столец, захлебнулся смехом сквозь слёзы.