Уже на следующий день Романов в приподнятом настроении сошел с трапа самолета в аэропорту Женевы. Его встретили на шикарном вишневом "Шевроле-Каприс" трое мужчин с военной выправкой и повезли в горы.

– Разве мы не в Центр? – удивился он.

– Хозяин приглашает вас к нему на ранчо, – пояснили ему.

В холле ранчо его встретили два здоровенных швейцарца, явно не понимающих по-русски, и жестами пригласили следовать за ними. После долгого пути по лестницам и коридорам, уставленным огромными винными бочками, швейцарцы привели в его большой зал с подиумом, на котором в странных позах застыли десятка два пластмассовых манекенов. Почти все они были искромсаны пулями, а некоторые изуродованы так, что сходство с человеческой фигурой с трудом в них улавливалось. За манекенами просматривалась арка, перекрытая фанерным щитом. На щите нарисован афганский душман во весь рост, в чалме, удивительно похожий на Хабибуллу. На голове, сердце и животе "Хабибуллы" – небольшие полупрозрачные кружки мишеней.

Не успел Романов осмотреться, как в зал вошел грузный человек в домашнем халате и в ночном спальном колпаке. Было в этом обрюзгшем человеке что-то такое, что заставило Романова вытянуться по стойке "смируо".

"Коробов, – догадался он. – Вылитый член Политбюро ЦК КПСС…"

Человек подозрительно оглядел Романова с головы до ног, не подав руки, спросил:

– Полковник Романов?

– Так точно.

– Кто я, знаешь?

– Так точно. Коробов Виктор Иванович.

– У меня на лбу написано?

– Догадался…

– Люблю догадливых… Как насчет позавтракать, товарищ догадливый?

– Я, э… Я, собственно, в самолете…

– Брось, у меня тут по-свойски! – махнул рукой Коробов. – Мы у швицев в Альпах, а я тебя русскими щами, понимаешь, угощать буду. Немка-то моя, вишь, кислых щей на дух не переносит, вот по утрянке, пока она еще дрыхнет, я их тут, в тире, втихаря хлебаю, – подмигнул ему Коробов. – Люблю, понимаешь, все ядреное – нашенское. У швицев-то жратва без вкуса и без запаха. И сами они – без вкуса и запаха…

Коробов подошел к пульту и нажал какую-то кнопку. Лакей во фраке и белых перчатках тотчас вкатил из боковой двери тележку с супницей, тарелками, запотевшим графинчиком и ломтиками поджаренного черного хлеба. Проглотив залпом большую рюмку водки, Коробов сразу покраснел, на носу выступили капельки пота. Большую тарелку щей он выхлебал деревянной ложкой в несколько минут и, проглотив под них еще рюмку водки, благостно откинулся в кресле.

– Теперь можно жить! – сказал он Романову, потеющему над своей тарелкой.

– Виктор Иванович, вы не скажете, где мне найти Николая Трофимовича Кострова? – осмелился спросить Романов, когда со щами было покончено и лакей укатил тележку. – Сынок-то его, конечно, был, конечно, э…

– Недоумок был сынок, – выручил Коробов и, чему-то усмехнувшись, добавил:

– А Трофимыча чего искать?.. Здесь скоро и встретишься с ним…

– Здесь? – удивился Романов. – А у меня информация, что в Венгрии, болеет Николай Трофимович.

– Болеет, болеет, – опять усмехнулся Коробов и подошел к пульту. – Я, кроме щей, по утрянке люблю, понимаешь, ленинской забаве потрафить. Владимир Ильич в бытность свою в Швейцарии был ба-а-альшой любитель пострелять из "браунинга", с которым никогда не расставался.