Но при таком многочислии, как у русских в Казахстане, — многие народы сумели бы себя отстоять. Вот тут-то проступает болезненная русская слабость — неспособность к самоорганизации. Мы там, увы, не народ, а разрозненные лица, не имеющие живоспособных этнических организаций и лидеров. Только казаки, так жестоко разгромленные в советское время, нашли в себе силы к сопротивлению — но их отчаянные попытки казахские власти давят, избирательно по самым смелым, — взломами квартир, избиениями, наручниками, вымариванием в тюрьме, сроками по ложным обвинениям. Всякие самозащитные действия подпадают под «разжигание национальной розни». (Пожилую русскую женщину-адвоката тащили волоком по земле из дома до машины, на арест.)

И — темно будущее этих наших миллионов в столь демократичном восточном ханстве. Грядущее перерождение нескольких миллионов русских людей? переплав одного этноса в другой, даже расы в расу? — это шрам на столетие и более.

Стотысячные потоки беженцев из Казахстана начинают и опадать (1994 — 304 тыс., 1995 — 191 тыс., 1996 — ещё ниже): у людей подрывается вера в родину и что они кому-то здесь нужны.

И всё — при полном безучастии властей российских.

* * *

Но добавлю горчайшее. Сколько ни ездил я по областям России, встречался со множеством людей — никто ни в личных беседах, ни на общественных встречах, где высказывались самые многосотенные жалобы на современную нашу жизнь, — никто, никто, нигде не вспомнил и не заговорил: а каково нашим тем, отмежёванным, брошенным, покинутым? (Разве только попадались сами беженцы, тогда — они и говорили. На ставропольской встрече беженка из Грузии: «В любой момент ударят за то, что говоришь по-русски. Выталкивают из людей».)

За чужой щекой зуб не болит.

Горько, горько — но кого упрекнёшь? Так расколот до основания быт, так перевёрнута вся жизнь, людям только-только что устоять на ногах самим.

Мы утеряли чувство единого народа.

10. Беженцы

Только через полгода после развала СССР российские власти очнулись, что надо же заняться этими беспокойными соотечественниками, зачем-то бегущими к нам из новых государств. Медлительно была учреждена Федеральная Миграционная Служба (ФМС), и, не очень спешно, стала формироваться сеть её отделений по российским областям. Скудный бюджет ФМС иные годы выполнялся лишь процентов на 15. Жалки были пособия беженцам и несоразмерно малы ссуды, на какие не обосноваться. Иногда даже у родственников не давали им прописки, местами требовали за прописку многомиллионный взнос. (Нередко беженцы оставляли своих стариков на чужбине, боясь их брать, — и правда же…)

Приехавшие в слепой поиск, сверхнапряжённые всеми нервами и силами, пытались строить новую жизнь. До 40 % приезжающих — с высшим образованием, но на горькой Родине — и своих профессионалов стал избыток. Иные готовы ехать в село, осваиваться там. Приезжали инициативными, сплочёнными группами, хотели устроить компактное поселение или достроить колхозный недострой — тут же, не дав опериться, их обкладывали налогами: «Подавляйте в себе иждивенческие настроения!» Провинциальная администрация обманывала их или вымогала взятки. «Не нравится? — уезжайте назад, вы нам не нужны». Переселенческие группы отчаиваются, разваливаются. Переселенцы рады и подвалам, и помещеньям без отопления, и вагонкам в чистом поле; наконец завели для части из них — «центры временного размещения».