И так разработка русской национальной проблемы ещё до революции досталась, в лучшем случае, государственным деятелям (и часто приобретала оттенок казённый), а то — политическим журналистам. Эти же были — весьма разного калибра, и публикации иных своей резкостью, топорностью, вплоть до брани, вызывали отталкивание и даже отвращение образованного общества. Создавалось впечатление (удобное для критиков), что русской национальной публицистике органически присущ низкий уровень.

Затем десятилетия коммунистических уничтожений, гнёта и подавления русского национального сознания, его проявившихся носителей — могли этот уровень только снизить. Когда в 60-70-х годах уже совсем новое поколение стало пробуждаться от полувекового беспамятства под большевиками — это происходило мучительно, так сильно изменились бытийные условия, так глубок был перерыв традиции, и почти не достать было тех прежних, столь запретных книг. И объяснения, и решения молодым русским интеллигентам приходилось искать как бы заново. Одни (группа И. Огурцова, «Всероссийский Социал-Христианский Союз Освобождения Народа») верно определили коммунизм как главный источник наших бед, создали подпольную организацию для его свержения, однако были быстро разгромлены, не только при безучастии, но как бы не одобрении общества. Других (группа В. Осипова, самиздатский журнал «Вече»), осознающих свою общественную слабость, потянуло прислониться для опоры и защиты к чему-то крепкому, уже реально существующему. Они поддались тому мифу о якобы начавшемся национальном перерождении коммунизма и восприняли его уже не как главного растлителя русского народа, а как спасителя: ведь он «создал великую державу», вот, может, он и совершает наше великое мессианское предназначение? Забыв или простив ему десятки миллионов жертв и всё ленинское противорусское остервенение, они вопрошали: «Разве русский патриотизм не совместим с марксистко-ленинским мировоззрением?», да напротив же: «патриотизм и коммунизм не могут существовать один без другого», «русский коммунизм — особый путь России», «ленинская национальная политика — это и есть русское решение национального вопроса»… — в таких чудовищных формулировках они возродили национал-большевизм сменовеховцев, не вспоминали, что при раннебольшевицком режиме полтора десятка лет даже и слова «русский» нельзя было произнести. Вдобавок уже и коллективизацию сочли желанным даром для русского крестьянства (это мы слышали и от А. Зиновьева).

Систематически подавляемое национальное чувство неизбежно прорывается в болезненных и резких крайностях, на оскорбление его — всегда можно ждать агрессивной реакции, вплоть и до шовинизма. Уже и в 70-е годы в СССР прорвалось оно истолкованием всего происходящего в мировой и в российской истории — действиями масонов и евреев. С годов же «Перестройки», когда явно зазияла сокрушительность векового русского национального поражения, — тем отчаяннее стали искать в виновниках кого-нибудь, только не себя. И как раз на этот период, когда народ увидел себя обманутым, в падении, в ограблении, в нищете и всеми презираемым, — как раз и пришлось нажигание бранных кличек и обид со стороны освободившихся эфирно-газетных средств.