|
Душа огрубела и стала нечувствительна к сентиментальности. Даже война в Афгане не изменила меня так, как опасная игра в любовь к Валери. Преднамеренную смерть в таком количестве раньше я мог воспринимать только как неизбежное проявление большой политики, как печальное следствие крупномасштабных, великих революционных преобразований. Я, при всей своей ненависти к насилию, мог, с трудом, но мог оправдать те пятнадцать тысяч жизней, которые положили при выполнении «интернационального долга». Мне казалось, что это свершалось едва ли не по воле Божьей, с его согласия, и сам покорно отдавал себя в руки судьбы. Я убивал сам, но делал это не потому, что нестерпимо желал чьей-либо смерти, а для выполнения боевой задачи. Для этого требовалось брать противника на прицел и нажимать на спусковой крючок. Я никогда не рассматривал трупы моджахедов, никогда не испытывал интереса к результатам боевой работы, которую выполнял по долгу своей профессии.
Валери продемонстрировала мне иную войну, заставив включиться в нее серьезно и надолго. В этой войне убивали по приговору людей, которые не имели права судить. Убивали легко, быстро, профессионально. Убивали ради каких-то клановых целей, чтобы беспрепятственно идти дальше. Убивали, чтобы заставить молчать, чтобы наказать, чтобы испугать других. Многие убийства происходили рядом со мной, и убивали людей, которых я знал. Эта война шла по другим законам, и я вынужден был их принять. Кирилл Вацура, улыбчивый и безмятежный владелец яхты, ублажающий курортников, умер. И воскрес волком, и вышел на охоту.
Эта сельва заметно отличалась от той, где мы блуждали с Хуаном. Настоящие, классические джунгли, какие мы обычно представляем в своем воображении! Многие деревья достигали, по моим прикидкам, до шестидесяти метров в высоту и шести – в диаметре. Если пропилить в стволе такого дерева проем, то через образовавшуюся арку свободно проедут два грузовика. Кроны деревьев-великанов были крепко сплетены между собой, и сквозь эту плотную зеленую крышу к земле едва пробивались солнечные лучи. В ясный полдень вокруг меня царствовали сумерки, легко дышалось и было легко идти, потому как без солнца все плохо росло, и на моем пути не вставали густые заросли. С небольшим рюкзачком за плечами и карабином наперевес я проходил в час не менее трех километров, а за день без особого труда наматывал до двух десятков. Попутно я охотился, причем весьма неплохо. Сначала стрелял в любую живность, которая попадалась мне на глаза, потом стал перебирать харчами. Оказывается, мясо попугаев ара почти ничем не отличалось от куриного, и я старался выискивать именно этих птичек. Я отвык от людей, от цивилизации, но ничуть не страдал от этого, чувствуя себя в своей стихии. Сельва со своими дикими законами казалась мне менее опасной, чем человеческое общество. Я ночевал в палатке, даже не закрывая ее на «молнию», и спал так крепко, что меня не будили истошные крики обезьян и низкое рычание какого-нибудь хищника. Но однажды, когда я шел по хорошо утрамбованной и просушенной солнцем звериной тропе, выискивая дичь, джунгли внезапно оборвались и я заметил на поляне, окруженной со всех сторон частоколом деревьев, крытую соломой хижину, дымок костра перед ней и разноцветные тряпки, развешанные на веревках. С человеком, кем бы он ни был, мне не хотелось встречаться, и я попытался обойти хижину, но наткнулся на маленькую плантацию, засаженную банановыми деревьями и каким-то злаком. Если я попытаюсь ее пересечь, меня наверняка заметят, понял я и вернулся назад. Прячась за деревьями, я несколько минут наблюдал за хижиной. Чего мне не хватало, так это бинокля. Пока я выяснял, какой отшельник завел хозяйство в дебрях джунглей и чего можно от него ожидать, хозяин хижины преспокойно наблюдал за мной из-за деревьев. Он окликнул меня, я вздрогнул, повернулся, как танк, вместе со стволом карабина. Невысокий босоногий человечек в шортах, вылинявшей рубахе, с вязанкой хвороста на плече бесстрашно шел ко мне, не обращая внимания на мой карабин, направленный в его сторону. |
