— Кто о чём, а вшивый о бане, — сказала мама.

Петька и сам знал, чего шептаться: на язык зомби похоже, он по телевизору видел.

В дельфинарии мама с тётей Юлей сфотографировались с белухой. Она вылетела из воды и клюнула маму в щёку мокрой резиновой мордой. Одна фотка стоила столько, что тётя Юля сказала: «Однако!».

А Петька не стал фотографироваться и очень за них боялся. Из «Зоологии в картинках» он знал, что косатки — это жестокие киты-убийцы и запросто могут утащить человека под воду.

А в мавзолей они не попали. Там был то ли санитарный день, то ли переучёт, то ли ремонт. Смешно: как в магазине или ЖЭКе.

Мама вспоминала, как бабушка и дедушка, совсем молодые, видели в мавзолее Ленина и Сталина, тогда они ещё лежали рядышком. Ленин был маленький, жёлтенький и ссохшийся. А Сталин — большой, полный и румяный, как живой.

— торжественно продекламировала тётя Юля. Они глядели издали на низенький тёмно-красный Мавзолей, похожий на не оштукатуренную печку в деревне у бабушки. И сказала, что они этот стих учили в школе, и он посвящён Ленину.

А мама сказала, что вовсе не Ленину, а неизвестному солдату. И снова они всю дорогу спорили. А ещё ругают Петьку, что он упрямый.

Вечером у тёти Оли все полезли в Интернет. Оказалось, мама была права! Тётя Юля ужасно покраснела и заругалась.

Потом мама и тёти помирились. Снова долго сидели на кухне, пели песни и громко спорили: уезжал театр в войну или нет.

Утром тётя Оля на перроне плакала и тормошила Петьку. И предсказуемо приговаривала: «Ах, жених! Ну и жених!».

В вагоне тётя Юля сразу полезла на верхнюю полку, сказав, что с неё хватит, и она устала как собака.

— Как спящая собака? — вспомнил Петька.

— Спящая, спящая, — подтвердила она. — Разбудите — загрызу.

Повернулась попой и громко засопела.

А маме было не до сна. В купе ехал дядька и клеился к ней. Они смотрели в окно и пили пахучую газировку прямо из чёрных бутылок. Петька тоже хотел газировку, но его щёлкнули по носу и сказали, что она горькая.

Так бы и сказали, что это пиво. Однажды большие пацаны угощали его за школой, из алюминиевой баночки. Ужасная шняга, Петька всё плевался, а пацаны ржали.

Потом стемнело. Только дядька сидел у мамы в ногах и, наклонившись, что-то шептал, а мама хихикала.

— У вас одеяло сползло. Давайте я укутаю, как следует, — и дядька начал возиться, поправляя чего-то, и громко задышал. И тут же ойкнул, схватился за штаны и ужасно заругался, потому что мама ка-ак двинет его ногой.

— Так его, в яблочко! — сонно подсказала тётя Юля со своей полки. Противный дядька зло сказал: «Да пошли вы!» — и похромал в коридор, хлопнув дверью. Он держался за гульфик и шипел сквозь зубы.

Однажды Петька катался на велике и нечаянно заехал на картофельные рядки. Слетел с сиденья и долго скакал на раме. Его потом тётя Юля водила к врачу смотреть, всё ли в порядке с «бубенчиком». Так что Петька хорошо знал, что сейчас чувствует дядька. Так ему и надо, ничуточку не жалко.

А смешливая мама на своей полке под одеялом всё тряслась и вздрагивала от смеха, и не могла остановиться. Такая хохотушка, ужас. Петька тихонько отогнул одеяло и потрогал её лицо. Оно было мокрое.

Петька закрывает глаза и видит своего красно-синего робота. Он прицеплен за ниточку к зеркалу, освещённому настольными лампами. Потом зеркало и лампы, и трансформер начинают качаться и дрожать от глухих взрывов наверху. Воет сирена. Слышится жестяной голос: «Граждане, воздушная тревога!».

Билетёрша, с брошкой на телогрейке, замотанная в платок, наклоняется и говорит: «У нас всегда аншлаг.