— Буду, буду… Только вотъ простыну — сейчасъ и начну. А то вспотѣлъ, такъ никакого аппетита. Ты не безпокойся, я тебѣ поднесу, — успокоилъ мужика охотникъ.

— Много благодарны вашей милости, — сказалъ мужикъ и даже облизнулся отъ удовольствія. — Съ килечкой? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, сегодня у меня съ собой колбаса и сыръ на закуску.

— Такъ, такъ… Въ постный-то день оно-бы мнѣ и нехорошо скоромъ трескать — ну, да Богъ проститъ.

— Ты и картошки даже себѣ не сѣешь? — спросилъ опять охотникъ.

— Есть тамъ малость на задворкахъ — посѣяна, да лебедой заросла. Баба копать лѣнится, а мнѣ самому не досугъ. Все съ господами. Теперь вотъ охота началась. Вамъ рябины, ваша милость, не наломать-ли на водку? Баба моя многимъ охотникамъ рябину для настойки поставляетъ.

— Да вѣдь еще рябина не вызрѣла. Когда вызрѣетъ…

— Нѣтъ, я къ слову только. А ужъ когда вызрѣетъ, то ни у кого не берите. Баба моя вамъ предоставитъ. Дайте ей заработать.

— Хорошо, хорошо. Стало быть ты съ женой только тѣмъ и кормишься, что съ охотниками ходишь по лѣсамъ да по болотамъ?

— Отъ ихъ щедротъ-съ. Только тѣмъ и живы. Вотъ трехъ господскихъ собакъ кормлю по четыре рубля въ мѣсяцъ, а отъ собакъ и сами сыты. Ну, господа поднесутъ съ закусочкой… Это тоже. Баба моя на облаву ходитъ. Вотъ рябина… брусника ягода… Грибы… Остыли? Закусывать хотите?

— Сейчасъ, сейчасъ.

— Нониче у васъ, ваша милость, въ фляжкѣ какая?

— Лекарственная. Особый настой. Мнѣ посовѣтовали отъ тучности,

— Такъ, такъ… А въ прошлый разъ, я помню, у васъ на березовыхъ почкахъ была. И что за водка чудесная!

— Да, но она для меня нездорова.

— Березовая, сударь, почка отъ семи болѣзней…

— Только не отъ моей. У меня легкая одышка.

Охотникъ сталъ отвинчивать стаканчикъ отъ горла фляжки. Мужиченко предвкушалъ выпивку и облизывался. Охотникъ выпилъ, налилъ вторично и поднесъ мужиченкѣ.

— Желаю здравствовать… — сказалъ тотъ и потянулъ водку.

II.

Выпивъ два стаканчика, мужиченко повеселѣлъ, надвинулъ свои засаленный коломянковый картузъ съ разорваннымъ козырькомъ на затылокъ и продолжалъ:

— А я егерь, прирожденный егерь, такъ зачѣмъ мнѣ хлѣбопашество! Мнѣ вотъ господинъ полтинничекъ пожертвуетъ, чтобъ его сопровождать, да водочки поднесетъ — съ меня и довольно. И сытъ, и пьянъ. Я господъ уважаю, такъ зачѣмъ мнѣ мужицкое занятіе? Да и такъ будемъ говорить: теперича въ нашихъ мѣстахъ ежели картошку посадить. то и то за нее полтину за мѣшокъ напросишься. Да и гдѣ сѣмена? Безъ сѣмянъ тоже не посадишь. Нѣтъ, не наше это дѣло. Наше дѣло при господахъ… Ружья только вотъ у меня нѣтъ, ружьемъ я поиздержался, а то вотъ я одинъ глазъ прищурилъ, бацъ и прямо въ цѣлъ. Я, бывало, всегда безъ промаха… Право слово… Только вотъ теперь что-то руки стали трястись.

— Пьешь много, — улыбнулся охотникъ, разрѣзывая кусокъ ветчины на ломтики и, сдѣлавъ бутерброды, одинъ изъ нихъ далъ мужиченкѣ.

— Господа охотники, ваша милость, больше пьютъ, вѣрьте совѣсти, — отвѣчалъ мужиченко и прибавилъ:- Нѣтъ, не оттого у меня руки трясутся, что я пью много, а я, ваше здоровье, медвѣдя испужался — вотъ у меня съ той поры и началось.

— Гдѣ же это тебя угораздило?

— Господа охотники въ лѣсу забыли. Дозвольте, господинъ, папиросочку.