|
Все комнаты выходили во внутренний дворик. На восточной стороне располагались хозяйские покои. Мужская половина — «саламлик» и женская, запретная — «харамлик», с окнами, заделанными узорчатыми деревянными решетками. Во дворе росли гранаты, розовые кусты, померанцы и несколько финиковых пальм, здесь готовили еду, здесь же в жаркое время года спали рабы. Зимой эти шестеро безъязыких мужчин ютились в комнатушках на западной стороне дома. Томасу в первый же день обрили половину головы, как и остальным. Хорошо хоть, не надели ошейник, как женщинам-прислужницам. И Феникса отобрать больше не пытались. Рабам не запрещали выходить из дома. Томас принял эту иллюзию свободы за чистую монету, и на второй день попытался сбежать. Он добрался до невысокой, в человеческий рост стены, разделявшей арабо-греческий квартал Кальса и богатую Ла Лоджию. В Ла Лоджии располагался рынок, и оттуда открывалась прямая дорога в порт. Здесь, в пыльной тени стены, его схватили стражники, и спустя два часа он вновь очутился в жилище хозяина. Плосконосый надсмотрщик со странным именем Маас поколотил его палкой и пригрозил в следующий раз отодрать кнутом. Говорил он на арабском, который юноша понимал пятое через десятое. Угрюмо глядя на волосатый, потный живот Мааса, Томас думал о том, что подобное с ним уже было. Но когда? Где? Прошлое путалось в измученной лихорадкой голове. Не дослушав речей Мааса, молодой раб потерял сознание. Это его и спасло, потому что только тут алхимик, озабоченный в день покупки другими делами, обратил внимание на свое новое приобретение. Когда Томас очнулся, воспаленная ладонь его была покрыта слоем вонючей желтой мази. Мазь щипала кожу, и юноша попытался вытереть ладонь — но его удержала чья-то рука. Подняв глаза, Томас обнаружил, что лежит в тесной квадратной комнатке на истертом паласе, а над ним склоняется бородатое лицо алхимика. — Italiano? — вопросительно произнес абу Тарик. Томас слабо мотнул головой. — Français? Юноша кивнул. Араб удовлетворенно улыбнулся. — Я так и думал, что тот христианин меня надул, — сказал он по-французски с легким, почти приятным акцентом. Голос у абу Тарика оказался неожиданно высокий для мужчины. — Ты ведь не бунтовал с апостольскими еретиками? Томас снова мотнул головой. Араб прищурился и почесал грудь под короткой кожаной жилеткой. — Люди сильно испортились в последнее время, — с уместной скорбью в голосе сообщил он. — Вот уже и брат продает на рынке брата, как бессловесную скотину. Казалось бы, какое мне дело до «людей писания» и их повадок — но такие дела не могут не печалить просвещенного человека. А ты, юноша, не сетуй на судьбу. Аллах милостив, он привел тебя в место достойное. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они с тобой поступили — вот девиз человека мудрого и благородного. Своих рабов я не бью и голодом не морю, забочусь об их здоровье и не принуждаю ни к чему дурному. Вот, видишь, помазал твою руку целебным втиранием, дабы зараза не проникла в кровь — а ведь с покупателя за такую мазь я взял бы не меньше флорина, потому что это ценное снадобье, требующее немалого искусства в приготовлении. Также ты можешь ходить в церковь, и я с радостью укажу тебе, где находятся соответствующие твоей вере храмы. Думаю, раз ты франк, тебе следует посещать Каттедрале, что через две улицы отсюда. Его построил король Гульельмо Добрый, разрушив нашу мечеть. Воистину, христианам свойственен дух разрушения и буйства, однако нельзя не признать, что собор красив и радует глаз… Собственные глаза Томаса начали закрываться. Визгливый голос алхимика превратился в монотонное жужжание — словно муха вилась над головой, норовя сесть на лоб или на нос. Томас даже поднял руку, в полусне пытаясь отмахнуться от назойливого насекомого — и тут же накатил привычный страх. |
