Когда перед ним разверзлись черные врата, этот кошмар снова ожил в его памяти, захлестнув Мананнана волной страха.

Теперь он снова оказался в плену — на этот раз у серебристого колпака, намертво прикрепленного к стальному вороту его доспехов. И пот, щиплющий кожу головы, напоминает ему о тех муравьях. Он снова припал к бутылке.

Куда же девался Оллатаир? Мананнан постоянно сверялся с камнем на эфесе своего меча, но тот не давал ему никакой надежды. Камень отзовется, лишь когда Оружейник окажется не далее как в дне езды от него.

Будь ты проклят, колдун! Где ты?

Все шесть лет изгнания, которое он сам на себя навлек, Мананнан жадно прислушивался к новостям из дома, но они в основном касались нового короля, Ахака, только что одержавшего победу в Фоморианской войне. Король встретил распад империи с редким присутствием духа, заключив договоры со всеми прежними владениями Габалы. Но рыцари стали легендой, а об Оружейнике не было ни слуху ни духу. Быть может, тот передумал и отправился за ворота вместе с Самильданахом? В ту страшную ночь собрался густой туман — он-то и помог Мананнану ускользнуть незамеченным.

Но нет — Оллатаир говорил, что должен остаться, чтобы открыть врата, когда зло будет побеждено. Он сказал, что будет ждать пять дней — но где он может быть шесть лет спустя?

Мананнан сидел, прислонясь спиной к толстому дубу, и пил, а потом запел непристойную песню, которую выучил, служа наемником далеко на востоке. Песня была хорошая — про женщину, имевшую мужа и двух любовников, и про уловки, на которые она пускалась, чтобы они не встретились. Последний куплет он забыл. Конь ушел от него, чтобы попастись у ручья.

— Что за радость петь для себя одного, даже в таком красивом месте, — сказал бывший рыцарь. — Поди сюда, Каун, я тебе овса дам.

Конь, подняв серую голову, посмотрел на него.

— Я не пьян, просто весел. Это большая разница, хотя коню ее, конечно, не понять. — Мананнан хотел встать, но запутался в собственных ножнах. Он снял их, кинул на траву и поднялся. — Видишь, я держусь на ногах.

— Гляньте-ка, ребята — он и впрямь держится.

Бывший рыцарь обернулся и увидел четверых человек — трех бородатых и одного юнца лет пятнадцати.

— Добро пожаловать, господа. Не хотите ли выпить?

— Очень даже хотим. От денег и хорошего коня мы тоже не откажемся.

Бывший рыцарь снова плюхнулся наземь и осклабился.

— Конь у меня только один, и он не продается.

— Да мы, сударь мой, и не собирались его покупать, — сказал тот же плечистый бородач.

— Понимаю — но увести его вам тоже не удастся. Убирайтесь-ка прочь.

— Так говорить невежливо, сударь, и притом опасно. Поглядите: нас четверо, мы все при оружии и трезвее трезвого.

— Я предлагал вам выпить. — Мананнан вынул меч из ножен и встал, держась за дуб. — Предупреждаю вас, — заплетающимся языком выговорил он, — я рыцарь Габалы. Сойтись со мной в бою — значит умереть.

— Вот диво-то, ребята — рыцарь Габалы, ни больше ни меньше! Странно только, что доспехов на нем нет, кроме этого помятого шлема. А еще страннее, что он пьян. Не хочу сомневаться в ваших словах, сударь, но разве в вашем ордене крепкие напитки не запрещены?

— Запрещены, — подтвердил бывший рыцарь. — Мы были… — Он запнулся в поисках нужного слова.

— Чисты? — подсказал бородач.

— Вот-вот! Чисты. Благородны.