У самого тракта лес учинил мальчишке последнее испытание. На опушке тянулся вал сухого валежника. Длинный, не обойти. Рыжик вторично потрогал под свитером крохотное колесико и представил колесо-великана. Однако тут же понял: теперь колесо не поможет, не пробиться ему (и Рыжику) напролом. Цепляясь свитером и обдираясь, Рыжик полез через эту трехметровую баррикаду по верху. Несколько раз провалился среди ломких сучьев, поцарапал ухо. Но все же выбрался к широкой асфальтовой полосе. Перешел поросший росистым клевером кювет и оказался у столба. На столбе голубела табличка с белыми цифрами. С одной стороны – 339 с другой – 32. Тридцать два – это до Преображенска.

Рыжик потрогал поцарапанное ухо и подумал: "А что же дальше?"

Солнце светило вдоль шоссе. Машин почти не было. Только проехали в разные стороны пыльная "лада" и неторопливый рейсовый автобус (наверно, издалека). Впереди "лады" и позади автобуса ехали по асфальту длинные тени.

Который же час?

Рыжик знал, что солнце встает около пяти. Скорее всего, сейчас начало шестого. Если он попросится в какую-нибудь машину (и если его возьмут), у базы он будет еще до шести. И что там делать? Да и ворота заперты…

Надо там оказаться не раньше девяти, к этому времени приезжают ребята. И Корнеич. И Кинтель…

А что они скажут?

И впервые Рыжика тряхнул холодный страх. Не тот, что в ночном лесу, совсем другой и более сильный. Даже дышать стало трудно. А если они скажут: "Какое право ты имел убегать? И сюда приходить без спроса! Кто тебя звал?" Посадят в машину – и обратно в "Солнечную Радость"! Потому что ведь он в самом деле не имел права! И Корнеичу, и другим взрослым на базе может за него попасть!

На пути через темный лес такие рассуждения не появлялись. Там главное было – преодолеть сумрак, ночной страх и километры… А теперь…

Но эти мысли вдруг расплылись, растворились в навалившемся утомлении. Рыжик почувствовал, как он устал. Ноги стонали и подгибались, спина гудела. Даже нагнуться и почесать искусанные икры было трудно. Голову, словно ватными слоями, окутала сонливость. Рыжик посмотрел на траву. Она была в искрящихся каплях росы, вмиг промокнешь до костей. Вот если бы здесь нашлась какая-нибудь скамейка, чтобы прилечь и… А еще – что-нибудь вроде старого мешка, чтобы укрыться от утренней зябкости…

Не было ни скамейки, ни мешка. Но совсем рядом Рыжик увидел в траве картонную коробку с откинутыми клапанами (скорее всего, от телевизора). Наверно слетела с грузовика, который вез на свалку мусор. Большущая была коробка, размером с конуру, в которой живет на базе сторожевой пес Боцман, приятель всех ребят…

Коробка оказалась тяжелой, но пустой. Рыжик, постанывая от усталости, путаясь в мокрой траве, оттащил ее подальше от дороги, к кустам, что росли рядом с валежником. Повернул дном к дороге, крышками к мелким осинкам. Забрался, затворил за собой картонные клапаны. Съежился. Пахло в темноте старой бумагой и стружками. И сделалось… да, уютно. Потому что теперь это был его, Рыжкин, дом. И никто его здесь не найдет, не потревожит. Рыжик лег на бок, свернулся калачиком, потер скользкие от росы коленки, натянул на них подол свитера. Прочесал друг о дружку ноги, сунул под щеку ладони…

…И сразу показалось, что он у себя дома. В бабушкиной комнате, где он прилег на застеленный ватным одеялом сундук, потому что набегался за день. И пахло уже не мусором, а бабушкиными лекарствами и ее одеялом.