Гимназистов привезли в Верхнеуральск, выстроили на большой площади в форштадте. Строй объезжал сам атаман Дутов, брюзжал и что-то говорил адъютанту. После этого новый отряд передали в специальную «Атамановскую» часть, а через неделю Куликов участвовал в первом бою под сопкой Мохнатой.

На атаманцев шли ободранные отряды красных казаков, но у наступающих были пулеметы на седлах, и дутовцы отступили.

Коля ничего не помнил, а когда очнулся, увидел, что он лежит совсем одиноким в грохочущей огнем пустыне, а рядом с ним на земле корчится небольшой человек с желтым лицом, в особенно светлых, залитых сейчас кровью, погонах. Он был выбит из седла.

Куликов подумал, что он вполне может унести человека, вернее, утащить его за собой по истоптанному полю. Он не знал, куда ползти, делал это наугад, потеряв представление о времени.

Человек с желтым лицом был без сознания, воротник его мундира прилип к залитой кровью шее.

Он бредил на незнакомом языке.

В бреду человек кусался и плакал, но Куликов тащил его и, наконец, окончательно изнемог настолько, что сначала не расслышал окриков. Окрики неслись из невидимой ложбины, и юноша не знал, как отвечать на них – мало ли кто мог сидеть здесь – красные или белые?

– Два человека, – в изнеможении сказал Куликов и увидел, как из ложбины поднялись штыки.

– Белые, – почему-то успокоенно подумал он и сдал на руки солдат кусающегося человечка.

Куликов с удивлением узнал, что ему выпало на долю спасти жизнь одного из помощников Дутова, предводителя нагайбаков, полковника Алетьева.

Юношу напоили, накормили и увезли в отобранный обратно у красных Верхнеуральск. Там его посадили в синий автомобиль, и он предстал перед лицом самого Дутова в доме на Николаевской улице.

Атаман встал при появлении гимназиста.

Дутов был толст, неповоротлив и низок ростом. Рядом с ним, в глубоком кресле лежал перевязанный Алетьев и смотрел на Куликова неподвижным, но благодарным взглядом.

Дутов задел шашкой за ножку кресла, покраснел от волнения, встал на носки и взглянул в глаза Куликову.

– Юноша… Герой, – заикаясь, сказал атаман. – Творя чудеса, девятнадцати лет он был полковым командиром, – продекламировал Дутов и забегал по комнате.

– Он кусался, – проговорил Куликов, показывая на Алетьева, но атаман не заметил этого и, перехватив ножны шашки рукой, закричал:

– Не полковой командир, а пока прапорщик Куликов, – можете идти! Благодарю патриота!

Дутов тут же протелеграфировал в село Учалы приказ зарубить восемнадцать пленных красногвардейцев. О подвиге новопроизведенного прапорщика Куликова шумели газеты, вожди патриотов были щедры на чины и кресты.

Куликова поздравляли, но он в это время думал о доме, маме Инне, Муре и Моргуне. Кстати, прапорщик Куликов не мог никак знать, что Поплевкин, с которым так странно связала его жизнь, тоже покинул родной город. Голод заставил людей ехать за хлебом в богатые места; и сколько граждан наняли Поплевкина привезти масло и муку из Кургана. Ведь Моргун, несмотря на пьянство, считался верным человеком.

НЕОЖИДАННОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ АВТОРА,

вставленное между шестой и седьмой главами

Автор просит извинения за то, что он перебивает ход повествования и навязывает своим читателям несколько любопытных документов, добытых с большим трудом у Тихона Турсукова.

Наш философ отличается большой скромностью, он ворчит, читая отдельные куски «Рыжего Будды», причем делает движения, присущие человеку, накачивающему примус. Ему кажется, что автор нескромен и выводит его, Турсукова, в ложном виде.