Прощаясь с хозяином, он долго держал Тихона Турсукова за пуговицу, тобольский мудрец, блестя очками, жал руку автору.

Автор: Черт возьми, это клад! Но, главное, это не его рука. Я знаю почерк барона по подписям на допросах трибунала. Странные стихи и, наконец, любопытная бумага о вас самих. Но как вы скромны, Тихон Турсуков! Хотя, впрочем, я уверен, что великие люди принуждают себя быть скромными… Знаете – скромность – давняя традиция, показатель высоких качеств… Ну, пожалуйста, не обижайтесь опять на меня; я просто высказываюсь так же, как и вы… Да, смотрите, я вынул перечитать стихи и увидел внизу надпись, которой не заметил раньше. Странно… Что такое – «не забыть напомнить б. Ю. насчет зеленого горошка». Совсем странные вещи…

Т. Турсуков: Не забудьте дороги, как в прошлый раз; направо из ворот до угла, трамвай напротив сквера… Лучше на двенадцатый номер.

Автор: Хорошо… Здорово все идет, но что значит зеленый горошек?

Автор выходит из дверей на сырую каменную лестницу. Его шаги звучат, как громадные капли, отрывающиеся от потолка подвала. Внизу автор поднимает голову. В пролете лестницы вверху – в раме каменного колодца – виден Тихон Турсуков. Он провожает гостя, кивая головой.

Внезапно автор останавливается и кричит, сложив ладони рупором:

– Тихон Турсуков, послушайте, великие люди едят зеленый горошек?!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

описывающая побег Моргуна-Поплевкина и то, как он проклинает чехов

Два плена

Моргун-Поплевкин, волею судеб сделавшийся солдатом Одиннадцатой дивизии генерала Ракича, задумал дезертировать еще в Челябинске, но это ему не удалось. Он ругался, проклинал тяжесть английского вещевого мешка, тусклых гранат Милса и железной, вначале, дисциплины, не дававшей ему возможности пить. После Челябинска Моргуна-Поплевкина заставляли брать на мушку своей винтовки миасских литейщиков и белорецких мастеровых; перед ним промелькнули сожженные под Верхнеуральском станицы, башкирские деревни, поставлявшие егерей, которые через месяц начинали бунтовать, требуя введения на земле своей родины Кантонных Управлений, по примеру Швейцарии.

Долго рассказывать о том, что в жизни Моргуна предшествовало той минуте, когда он снял с себя погоны, синюю дабовую куртку и английскую шинель, сделавшись все же красноармейцем отряда имени Мексиканской Компартии, действующего на границе Монголии.

Приходится все-таки сказать несколько слов о его бегстве.

Армия, в которой находился Моргун-Поплевкин, разбитая наголову в Оренбургских степях, неслась на юг, к Орску, на реку Кумак. Здесь полководцы хотели сдержать натиск красных частей, укрепиться и снова ринуться на срединные поля России, но судьба заставила белые легионы увидеть солончаки, горькие колодцы и полынь Иргизских степей. Уже за фортом Карабутак людям открылись жаркие, слепящие просторы. Казалось, что само багровое солнце затерялось, потонуло в пучине этих соленых песков, и за ним надо идти прямо на юг, раздвигая горизонты, чтобы в конце концов погибнуть, не найдя солнца.

Люди падали, изнемогая от жары и жажды, толпами бежали к случайным лужам, отодвигая в стороны трупы павших лошадей, пили густую зеленую воду и плакали от радости, утолив ненасытную жажду.

Моргуну не пришлось пить такой воды; еще в станице Ново-Орской бродяга, с несколькими обозными, успел нагрузить целую фуру большими пятнистыми арбузами. Арбузы накалились на степном солнце, сделались дряблыми, их корка походила на размокшую кожу, и все же люди ели этот сладкий студень – почти украдкой, чтобы не видели и не отняли другие – более сильные и жестокие.

За день до побега Моргун-Поплевкин полез в фуру за арбузом, вытащил теплый шар и только собрался разбить его о колено, как вдруг услышал страшный, летящий к самому небу, женский крик.