Оборотень. Вот за это.
— Да, моя прекрасная псица. Нет, моя суженая. Не за чужие смерти. За то лишь, что ты была не такой, как все.
Снова ноет укус — сладко, будто женское лоно рядом с мужской плотью. Я подношу к лицу руку… нет, к узкой морде — когтистую лапу, наполовину скрытую тонким вьющимся волосом.
— Не подать ли тебе серебряное зеркальце, волчица моя? — смеется Барбари. — Зеркальце, выплавленное из трех сетей, и семи ножей, и тринадцати бесполезных пуль? Теперь оно тебе не опасно, жена моя, невеста моя: ты перешагнула порог.
В самом деле: гарь и зола уходят в землю вместе с хрупкими костями, прошлый жар развеялся, забылся, и нынешняя прохлада приносит новые запахи и звуки. Ах, соловьи на кипарисах и над озером луна, как пел расстрелянный поэт, камень белый, камень чёрный, много выпил я вина, мирт и лавр, мелкие тёмно-алые розы обвиваются вокруг хвойных пирамид, маслянисто-белая отрава магнолий, розоватые бутоны олеандра, крепкий дух соли и йода, раковин, выложенных кругами на прибрежном песке. Ритмичное дыхание моря, которым управляет божественная Селена. Откуда оно в нашем краю, такое огромное и чёрное? Чёрное море мое…
— Что ты со мной сделал, Барбари?
— Отыскал тебя. Вернул себе самой и мне самому. Ишь чего вздумала — в человеке прятаться!
— А куда теперь?
— Просто побежим, поскачем по краю воды, по кромке соли, по оторочке прибоя, по зову госпожи Луны.
Бок о бок и галопом. Белая сука, ярко-рыжий кобель. Восемь лап ритмично бьют в тугой барабан прибрежного песка. Шёлковая шерсть ниспадает волной, уши колышутся по ветру, точно локоны старинных кавалеров, хвосты как плюмаж на шляпе отважного Сирано, любовника Гекаты. Две лошади — рыжий жеребец и белая кобыла. Два цвета, две природы. Одно сердце.
— Смотри наверх — лицо Госпожи наполовину скрыто. Это зреет плод, это она посылает нам плод, чугунно-синюю смокву этой ночи. Тучу, беременную дождем, снегом и градом. Громом, зарницами и молниями.
— Что мы с ней сделаем?
— Поведём вдоль моря на поводке. Пригоним в твой город. Во все города.
Мы стали куда выше ростом — Псы Белой Наездницы, верховые лошади бога по имени Син. Скачи, всадник, скачи, всадница — мы с вами одно.
— Эй, волчица моя, — смотри! Зарница нисходит вниз, как древо: корни в облаках, ствол в небе, ветки в земной груди. Ибо сказано, что Он приказал тем, кто убил данную Им верблюдицу с малым верблюжонком: выберите себе тучу. Вон ту, сказали они, такую чёрную. В ней будет больше благодатного дождя. Но они назначили себе не награду — наказание: камни и лед, огонь и пепел, белая сука моя! Выбрали себе, и полям своим, и семени своему — гибель и отмщение за двойную смерть!
Мы почти летим, бок о бок, спина к спине, под звон лунного серебра и плеск живого хрусталя. Рыжий волос льётся точно пламя, белый волос струится как дым.
— Когда придём на ту сторону, я хочу взять тебя, светлой жемчужиной нанизать на кость своего стройного стержня. Жаром твоим его раскалить, водами твоими его омыть, семенем моим тебя наполнить. Тогда ты никогда более не станешь одномерным человеком. Плоским человеком. Или хочешь снова им быть?
— Нет, Барбари.
Город. Соборы — пустые безъязычные колокола, лохмотья сажи в поржавелых органных трубах, что давно утратили способность исторгать священные звуки. Дома, подобные стволам мертвых деревьев, окна, похожие на гнилое дупло.
— Танцуй, волчица моя! Пляши, сука моя, — всё пляшет!
Молнии ударяют в крышу, одевают собой стены, гром рушит величавые здания: опадают неслышно, медленно, будто не в здешнем мире…
— Люди ведь погибнут там, Барбари. |