И она пошла к лагерю, ни разу не обернувшись.

А мы вышли из будки и пошли к тому месту, где Алёша оставил подаренную нам банку мёда.

— Ладно, — вздохнул Костя, — можем и не в разбойников, можем и в капитанов играть. Даже интересней.

Алёша опять решил изображать из себя высокое морское начальство. Он кивком головы подозвал к себе братьев Рыжковых и небрежно спросил:

— Кстати, товарищи капитаны, не случалось ли вам встречать на берегу рыжую девчонку по имени Вера.

— Случалось, — в один голос ответили братъя-капитаны, — мы с нею в одном доме живём.

— Превосходно. Не будете ли вы столь добры передать ей подарок, присланный специально для неё одним моим другом с Азорских островов?

Я насторожился.

— С удовольствием, — ответил Митя, — будем столь добры.

Алёша поднял с земли банку подаренного нам мёда и протянул её Косте.

— И если вас не затруднит, капитан, не откажите в любезности приложить к подарку и этот цветок. Алёша сорвал василёк и засунул его за бечёвку, которой была перевязана банка.

Я кинулся на Алёшу, как лев, и вцепился ему в руку. Но он с силой оттолкнул меня, я полетел прямо в густой кустарник и повалился на спину. Пока я барахтался, стараясь выбраться, Алёша продолжал изъясняться с братьями на своём вежливом морском языке:

— Мой друг посылает с Азорских островов этот сосуд с бесценной жидкостью взамен того, который был им по нелепой случайности разбит при весьма глупых обстоятельствах. Мой друг с Азорских островов будет счастлив отплатить вам за эту небольшую, но весьма необходимую ему услугу.

Митя взял банку, понюхал её и заявил, что доставит её на берег немедленно.

— Прощу вас, капитаны! — задержал братьев Алёша. — Скромность не позволяет моему другу назвать своё имя. Вы никогда ничего не слышали ни обо мне, ни о моём друге. Будет лучше всего, если этот подарок Вера найдёт в своей тумбочке у изголовья кровати.

— Мы вас понимаем, капитан, — с дурацкой многозначительностью сказали братья. После этого все трое улыбнулись друг другу и отдали честь, приложив руки к «пустой» голове.

Когда я выбрался из кустарника, братья Рыжковы уже ушли. Я не стал объясняться с Алёшей. Ссориться с ним я тоже не стал: мы и так всё время были в ссоре, просто мы были связаны одной верёвочкой и поэтому должны были всё время быть вместе. А к тому же, если рассудить спокойно, это действительно я разбил Верину банку с мёдом, и возвратить её было даже справедливо. Мне даже понравилось, что Алёша додумался до этого.

В этот день мы совершили два некрасивых поступка.

Возле лагерных ворот жил огромный пёс Бармалей. У его конуры стояла огромная миска, куда ребята сносили суповые кости, остатки котлет, пудингов и даже хлеб. Котлеты и пудинги Бармалей съедал, а хлеб складывал в кучу. Отвлекая пса, Алёша изображал скачущую лягушку, а я в это время выхватил из кучи пять самых больших кусков.

Мы ушли по берегу подальше от лагеря, разожгли костёр, накололи хлеб на прутья и обжарили его на огне. Было очень вкусно. Потом мы напились из ручья и вернулись в лагерь. Там было весело и шумно. Рыжая Вера качалась на качелях, и Алёша минут пять наблюдал за ней из кустов.

— Алёша, — сказал я, — и охота нам было ехать в этот леспромхоз. Пойдём лучше за сарай в городки играть. Там нас Верка нипочём не найдёт.

— Городки — это, конечно, лучше, чем на аккордеоне играть. Только никак нам нельзя в леспромхоз не идти.

— Почему?

— Сам сообрази. Если аккордеонист к ним на вечер не приедет, директор леспромхоза обязательно Пеночкину скажет, что он его подвёл. А Пеночкин в лагерь придёт Басова корить за то, что тот слову своему не хозяин. А как только он настоящего Басова увидит, так и поймёт, что ты неспроста за другого себя выдавал.