Скрипун был ганцем‑альбиносом, тощим и невысоким, с непомерной копной ванильных дредов, грозившей перевесить все его хлипкое тельце. Он носил солнечные очки, чтобы защитить чувствительные глаза от слепящего солнца, и его жилистое строение вкупе с необычной манерой двигаться делали его похожим на марионетку. Говорил он тихо и шепеляво, и поначалу трудно было уловить связь между ним и его кличкой. Однако стоило узнать Скрипуна получше, и причина, по которой его так прозвали, становилась предельно ясной. Его смех.

– Яйца? – переспросил Скрипун. – Какого хрена. Это такой прикол, да?

– Я только что вселился, – ответил Юзи, – мне нужны яйца. Даже одно яйцо. Одно яйцо.

Скрипун бровью не повел.

– Ну да, – сказал он, – я знаю каждого засранца, который переезжает в этот дом. И съезжает с него. Всех до единого. Как тебя звать?

– Томислав. Можешь звать меня Томми.

– Ты ведь не хренов поляк, а?

– Русский. – Юзи сделал паузу и принюхался. – Травка?

Скрипун начал закрывать дверь, бормоча что‑то нечленораздельное. Юзи вставил руку в проем.

– Отвали, – сказал Скрипун, – или полицию вызову.

– Не волнуйся ты так, – сказал Юзи. – Слушай, мне просто нужно яйцо. Одно яйцо. И все.

Скрипун перестал давить на дверь и внимательно посмотрел на Юзи.

– Постой‑ка, – проговорил он, неуверенно расплываясь в улыбке. – Тебя на хавку пробило, да? Ты обдолбился? А?

Вопреки самому себе Юзи широко улыбнулся. И тогда он впервые услышал, как смеется Скрипун. Это было похоже на щенячий лай.

– Заходи, чувак, – сказал Скрипун, – чувствуй себя как дома, лады? Будут тебе яйца.

– Спасибо, – ответил Юзи, переступая порог и попадая в полумрак, – я готовлю шакшуку. Хочу шакшуку. Ты когда‑нибудь пробовал шакшуку?

К приходу Юзи рынок на Инвернесс‑стрит закрылся, оставив дорогу непривычно пустой и заброшенной. Сточные канавы были завалены мусором. Юзи не спеша зашагал по булыжнику, пересекая улицу по диагонали. Он помотал головой, чтобы вытряхнуть из нее туман. Было жарко, и кроссовки липли к тротуару. Трава в рюкзаке казалась неестественно тяжелой, как это всегда бывало перед продажей. Бары и рестораны пустовали, но выглядели как на картинке, готовясь к вечеру и новому наплыву посетителей. Юзи снял очки и попытался собраться. Долгие годы он был частью бесчисленных ответственных операций «без права на ошибку», операций, исход которых всегда имел решающее значение. А теперь он нервничал. Его жизни ничто не угрожало, это была прямая продажа, но он нервничал. Чтобы успокоиться, он зажег сигарету, но не докурил и до половины, потому что ему не терпелось попасть на встречу. Бросив окурок в канаву, Юзи шагнул к «Синему павлину».

Когда он переступил порог кафе, к нему подошла девушка в фартуке. Она была очень милой, и он улыбнулся ей. Ему показалось, что она напоминает ему женщину, которую он знал когда‑то давно. Она говорила с польским акцентом, и в приливе хмельной щедрости Юзи захотелось купить ей выпивку, купить ей дом и сделать ей предложение. Он опять взял себя в руки и спросил по‑русски, здесь ли Анджей. Девушка спросила: вы Томислав Кащеев? Юзи кивнул, и тогда она посмотрела на него по‑другому, как будто он был учителем или полицейским. Он заказал скотч. Потом девушка провела его наверх, в служебную комнату.

Казалось, воздуха там вообще не было, и в какой‑то миг Юзи решил, что сейчас вырубится. Он был обезвожен. Он повернулся к девушке, чтобы попросить воды, но та исчезла. Комната была квадратной и полутемной. Окна не пропускали ни капли света, стены были затянуты плотной красной тканью.