Мягко и сочно шелестели мохнатые ветки, сильно уже тронутые, точно золотом, краснотой осени. Здесь я чувствовал себя совершенно уединенным и охотно давал волю смутным ощущениям, которые распускались в душе без помехи. Все, о чем так хорошо думалось и мечталось в другие минуты, тут, казалось, сливается в один стройный хор ощущений… молодость, ожидание, сила!.. А лучи сквозят и шевелятся и вблизи, и вдали, по аллее, так бесшумно, точно это тоже мечта. И чудится, будто что-то или кто-то мелькает в далекой перспективе, среди этой подвижной светотени…
Подойдя однажды к платформе, я увидел на ней Урманова, Он стоял на краю и смотрел по направлению к Москве. Полотно дороги лежало между откосами насыпи, пустынное, с двумя парами рельсов и линией телеграфных столбов. Взгляд убегал далеко вперед, за этими суживающимися полосками, которые терялись вдали, и над ними вился тот дымок или туман, по которому узнается присутствие невидного большого и шумного города.
– Что, виден поезд? – спросил меня Урманов. – У вас глаза хорошие.
– Нет, не видать.
– А что это там… как будто?..
Эта узкая даль с дымкой на горизонте обманчива: если в нее вглядываться с ожиданием, она начинает шевелиться, и из нее развертываются какие-то очертания, пятна, предметы. Но я никого не ждал и потому ответил равнодушно:
– Это дым и туманы Москвы. А вы, видно, ждете кого-нибудь…
– Нет, я так… То есть, собственно говоря… Да, жду.
Он неловко замялся и заговорил о другом.
Разговор у нас не клеился. Урманов нетерпеливо шагал по платформе и то и дело взглядывал на дорогу. Наконец, поезд появился темной точкой в колеблющейся дымке; точка эта исчезла, опять возникла и стала расти. Когда поезд был близко, сбоку появилась рука кондуктора с флагом, которым он махал машинисту. Значит, предстояла остановка у платформы… Надвинулся локомотив, стуча и громыхая, прошел тендер, багажный вагон, еще два – три вагона. Потом вся эта громада, завладевшая тихою за минуту дорогою, остановилась, качнулась назад, заскрежетала, и из нее легко выпрыгнула Валентина Григорьевна Салманова. В течение нескольких дней ее не было видно; генерал гулял по парку в сопровождении лакея с военной выправкой.
Она остановилась и посмотрела на нас обоих.
Потом быстро подошла ко мне, протягивая руку… Глаза ее были совсем темные.
– Так значит, – начала она… – Господин Урманов уже сказал вам?..
Но в это время Урманов торопливо подошел к нам… Мне показалось, что он несколько смущен.
– Нет, я еще ничего не говорил Потапову… В этом не было надобности, так как… Есть некоторые неудобства, которые…
Она посмотрела на него задумчиво и сказала серьезно и несколько холодно:
– Но вы знаете… есть неудобства и с другой стороны… Вы это обдумали?
– Да, – ответил Урманов и затем прибавил как-то значительно: – Да, Валентина Григорьевна, я все решительно обдумал.
«Все решительно» он сказал с натиском.
Мне показалось, что в голосе его слышится странное волнение. Молодая женщина кинула на него быстрый взгляд, брови ее сдвинулись, и несколько секунд она обдумывала что-то, чертя концом зонтика по платформе… Потом она подняла голову, посмотрела мне прямо в лицо и сказала:
– Послушайте, Потапов… Господин Урманов должен был переговорить с вами… Он обещал мне это, но… не исполнил! обещания. |