Изменить размер шрифта - +
Иной раз я не выдерживал и, «по младости», как говорил Маркелыч, начинал хохотать. К моему смеху добродушно присоединялся Тит, а Маркелыч сердито ворчал.

 

– Спроси, чему смеется… Сам не знает…

 

На этот раз, по вздохам и возне Тита, я понял, что он сильно озабочен. Я не видел его лица, и только его тощая, длинная фигура выделялась белесоватым пятном. Натянув сапоги, он вздохнул и с минуту сидел неподвижно. Потом опять вздохнул и закурил папиросу. Казалось, самый огонек, вспыхивавший в темноте, когда Тит затягивался, выражал тревогу и растерянность.

 

– Сегодня Маркелыч принес Тит Иванычу печальную новость, – сказал я шутливо.

 

– А? Ты слыхал?

 

– Нет, не слыхал, но ты вздыхаешь, точно перед экзаменом по геодезии.

 

Тит затянулся окурком папиросы так, что в мундштуке затрещало, и через минуту сказал:

 

– Это вчера кто-то бросился под поезд.

 

Я был настроен шутливо и глупо.

 

– Голубчик, Тит… Каждый день кто-нибудь умирает тем или другим способом… Закон природы… В сущности, Титушка, что такое смерть?.. Порча очень сложной машины… Просто и не страшно…

 

– Очень близко… – пояснил Тит уныло.

 

– Это не меняет дела.

 

– Сам бросился.

 

Я тоже закурил папиросу, потянулся и продолжал донимать Тита рационализмом.

 

– Что ж, значит, это акт добровольный. Знаешь, Тит… Если жизнь человеку стала неприятна, он всегда вправе избавиться от этой неприятности. Кто-то, кажется, Тацит, рассказывает о древних скифах, живших, если не вру, у какого-то гиперборейского моря. Так вот, брат, когда эти гипербореи достигали преклонного возраста и уже не могли быть полезны обществу, – они просто входили в океан и умирали. Попросту сказать, топились. Это рационально… Когда я состарюсь и увижу, что беру у жизни больше, чем даю… то и я…

 

– Не говори глупостей, – сказал Тит сердито… У него была старуха мать, которую он страстно любил.

 

Я засмеялся. Тит был мнителен и боялся мертвецов. Я «по младости» не имел еще настоящего понятия о смерти… Я знал, что это закон природы, но внутренно, по чувству считал себя еще бессмертным. Кроме того, мой «трезвый образ мыслей» ставил меня выше суеверного страха. Я быстро бросил окурок папиросы, зажег свечку и стал одеваться.

 

– Тит, пойдем туда.

 

– Куда?

 

– К платформе…

 

– Какого чорта ты там не видел?..

 

– Брось свои суеверия… Человек должен закалять свою душу против всяких резких впечатлений…

 

– Ну, иди, закаляй. А меня оставь в покое.

 

– Глупо, Титушка. Это не аргумент…

 

– Ну, я останусь дома без аргументов…

 

Я оделся и вышел…

 

На дворе меня охватил сырой холодок. Солнце еще только собиралось подняться где-то за облаками. Был тот неопределенный промежуток между ночью и зарей, когда свет смешан с тьмою и сон с пробуждением… И все кажется иным, необычным и странным.

 

Небо было сплошь затянуто облаками, но на выпуклых окнах академии играли синеватые отсветы зари. А в подвалах горели огоньки, такие же красные и маслянистые, как огни фонарей, которых еще не потушили.

Быстрый переход