Иной раз я не выдерживал и, «по младости», как говорил Маркелыч, начинал хохотать. К моему смеху добродушно присоединялся Тит, а Маркелыч сердито ворчал.
– Спроси, чему смеется… Сам не знает…
На этот раз, по вздохам и возне Тита, я понял, что он сильно озабочен. Я не видел его лица, и только его тощая, длинная фигура выделялась белесоватым пятном. Натянув сапоги, он вздохнул и с минуту сидел неподвижно. Потом опять вздохнул и закурил папиросу. Казалось, самый огонек, вспыхивавший в темноте, когда Тит затягивался, выражал тревогу и растерянность.
– Сегодня Маркелыч принес Тит Иванычу печальную новость, – сказал я шутливо.
– А? Ты слыхал?
– Нет, не слыхал, но ты вздыхаешь, точно перед экзаменом по геодезии.
Тит затянулся окурком папиросы так, что в мундштуке затрещало, и через минуту сказал:
– Это вчера кто-то бросился под поезд.
Я был настроен шутливо и глупо.
– Голубчик, Тит… Каждый день кто-нибудь умирает тем или другим способом… Закон природы… В сущности, Титушка, что такое смерть?.. Порча очень сложной машины… Просто и не страшно…
– Очень близко… – пояснил Тит уныло.
– Это не меняет дела.
– Сам бросился.
Я тоже закурил папиросу, потянулся и продолжал донимать Тита рационализмом.
– Что ж, значит, это акт добровольный. Знаешь, Тит… Если жизнь человеку стала неприятна, он всегда вправе избавиться от этой неприятности. Кто-то, кажется, Тацит, рассказывает о древних скифах, живших, если не вру, у какого-то гиперборейского моря. Так вот, брат, когда эти гипербореи достигали преклонного возраста и уже не могли быть полезны обществу, – они просто входили в океан и умирали. Попросту сказать, топились. Это рационально… Когда я состарюсь и увижу, что беру у жизни больше, чем даю… то и я…
– Не говори глупостей, – сказал Тит сердито… У него была старуха мать, которую он страстно любил.
Я засмеялся. Тит был мнителен и боялся мертвецов. Я «по младости» не имел еще настоящего понятия о смерти… Я знал, что это закон природы, но внутренно, по чувству считал себя еще бессмертным. Кроме того, мой «трезвый образ мыслей» ставил меня выше суеверного страха. Я быстро бросил окурок папиросы, зажег свечку и стал одеваться.
– Тит, пойдем туда.
– Куда?
– К платформе…
– Какого чорта ты там не видел?..
– Брось свои суеверия… Человек должен закалять свою душу против всяких резких впечатлений…
– Ну, иди, закаляй. А меня оставь в покое.
– Глупо, Титушка. Это не аргумент…
– Ну, я останусь дома без аргументов…
Я оделся и вышел…
На дворе меня охватил сырой холодок. Солнце еще только собиралось подняться где-то за облаками. Был тот неопределенный промежуток между ночью и зарей, когда свет смешан с тьмою и сон с пробуждением… И все кажется иным, необычным и странным.
Небо было сплошь затянуто облаками, но на выпуклых окнах академии играли синеватые отсветы зари. А в подвалах горели огоньки, такие же красные и маслянистые, как огни фонарей, которых еще не потушили. |