– Я не получил письма.

– Значит потерялось на почте?..

– Нет… Оно, вероятно, лежит в отделении… Я не знал, что это от вас.

– Не знали? И не могли догадаться, что я напишу?.. И письмо лежит столько дней?.. А я думала… Я так это писала… что думала…

Она тряхнула головой и сказала:

– Ну… поговорим после… Теперь трудно…

– Отчего же трудно? Оттого… что я странный? – спросил я с невольной горечью…

– Д-да… Оттого, что вы странный. И оттого, что письмо осталось на почте… Этот огонек в крайнем окне. Это в вашем номере?

– Да, – ответил я и прибавил: – Я все-таки очень рад, что иду с вами.

– «Все-таки»? Что это вы говорите?

– Говорю, что рад, что иду с вами… Это действительно так…

– Разве… Разве это нужно говорить?.. Да еще как-то так… особенно…

Она смолкла и шла, задумавшись… Я тоже молчал, чувствуя, что на душе у меня жутко. Сначала мне казалось, что среди этой темноты, как исключение, я возьму у минуты хоть иллюзию радостной встречи до завтрашнего дня, когда опять начнется моя «трезвая правда». Но я чувствовал, что и темнота не покрыла того, что я желал бы скрыть хоть на время. Мои кривые улыбки были не видны, но все же вот она почуяла во мне «странность». И правда: так ли бы мы встретились, то ли бы я говорил, если бы ничего не случилось?

– Ну, хорошо. Пойдемте молча, – сказал я, опять чувствуя, что этого тоже лучше бы не говорить.

Мы прошли мимо академии, потом по плотине и пошли к небольшой дачке, стоявшей особняком среди молодого ельника. В комнатке топилась печка, горела лампа, и в окно виднелись три фигуры.

– Теперь до свидания, – сказал я, останавливаясь и передавая чемодан.

– Как… вы не зайдете?

– Нет, вы уж одни…

– Что-нибудь… вышло у вас с Соколовыми?

– Кажется, ничего особенного.

Она как-то печально помолчала и потом сказала:

– Они, ведь, очень хорошие люди…

– Я знаю…

Она остановилась, хотела сказать еще что-то, но потом взяла у меня чемодан и молча протянула руку.

Я не почувствовал ее пожатия. Я задержал ее руку на одну секунду в своей, и мне казалось, что она чуть-чуть вздрогнула, как будто ожидая, чтобы ответить крепко и тепло на мое крепкое пожатие. Но эта секунда прошла, ее рука выскользнула из моей, и она тихо сказала:

– Прощайте…

– Прощайте… Федосья Степановна…

Еще несколько мгновений, и в комнатке сквозь окно я увидел оживленное движение встречи. Соколов, сутулый, широкоплечий брюнет, размашисто поднялся со стула и обнял вошедшую. Из соседней комнаты выбежала его жена и, отряхивая назад свои жидкие волосы, повисла у нее на шее. Серяков, молодой студент из кружка, к которому прежде принадлежал и я, сначала немного нерешительно подал руку, но потом лицо его расцвело улыбкой, и он тоже поцеловался с девушкой.