А еще он остался на корабле, чтобы поговорить с ворлоком и, может быть, даже научиться чему‑нибудь из этой странной новой магии, не требовавшей ни ритуалов, ни принадлежностей чародейства. В конечном счете работа на любом магическом поприще была очень выгодной. Тобас не видел причин, мешающих илону Гильдии Чародеев познакомиться с ворлокством.

Конечно, на корабле находился еще один представитель племени магов: женщина в белом, стоявшая тогда возле капитана, оказалась жрицей. Теургом, как позже выяснил Тобас. В ее обязанности входило защищать корабль от пиратов и прочих неприятностей.

Но юноша не собирался стать теургом. Он знал, что этому предшествуют долгие годы тяжелого ученичества, сопряженные с воздержанием от многих радостей жизни, причем результат этого вида магии был малопредсказуемым и далеко не всегда надежным. К тому же жрица отказывалась общаться с кем‑либо, кроме капитана.

Ворлокство казалось Тобасу намного интереснее. Однако темное замкнутое лицо мага не располагало к общению, он явно не искал ничьей дружбы. Сам капитан Истрам, похоже, слегка побаивался этого человека, к которому, как и к жрице, никто не обращался по имени. 0н был просто ворлок. Тобас даже сомневался, что у него вообще есть имя. Некоторые ворлоки, кстати, даже не были людьми.

Гамак ворлока повесили прямо в трюме. Поближе к мясу. Тобас, как помощник кока, обслуживал нелюдимого мага – три раза в день таскался с тарелками вниз и обратно.

Устроившись на отведенном ему месте, ворлок ни разу ни с кем не заговорил и ни разу, ни при каких обстоятельствах, не поднимался из трюма наверх. Тобас предположил, что сохранение заклятия – в трюме действительно было очень холодно, несмотря на яркое солнце, освещавшее корабль со всех сторон, – требовало от ворлока концентрации всех его сил.

Путешествие в целом протекало спокойно, и Тобаса вполне устраивала такая жизнь. Ему не нужно было заботиться о пище и крыше над головой. Одежда, конечно, оставляла желать лучшего – у него было только то, что на нем надето, но дважды за шестиночье он стирал свое барахлишко в общем корыте.

И все же корабельная жизнь с ее скученностью и тяжелой работой была так далека от его представлений о счастье, а «Золотая Чайка» не могла заменить ему дом.

В последнюю ночь плавания, когда судно обогнуло большой полуостров и двинулось на северо‑запад по Восточному Проливу, команду разбудили истошные вопли. Ворлок орал как резаный или, по предположению одного судового остроумца, как крысами живьем пожратый. Тобаса, больше всех общавшегося с ворлоком и единственного чародея среди присутствующих, единодушно избрали делегатом в трюм, чтобы он пошел и посмотрел, что там происходит.

Пока Тобас спускался по лестнице, вопли стихли. Юноша остановился на последней ступеньке, крепко сжимая в руке лампу и собираясь с духом, чтобы двинуться дальше.

Фитиль мигал и коптил, Тобас хотел было воспользоваться «Триндловым Огнем», чтобы сделать свет поярче, но, вспомнив взрыв в хижине Роггита, воздержался. Творить заклинание над чем‑либо уже горящим было опасно. Кроме того, этот слабый огонек может случайно погаснуть, когда он попытается раздуть пламя. А кто знает, какие ужасы подстерегали его здесь во мраке.

Наконец юноша собрал всю свою волю в кулак и прошел в угол, где были сложены мясные туши. Ворлок сидел в гамаке, обхватив руками голову и упершись локтями в колени. При слабом свете лампы его длинные тощие руки и ноги казались похожими на кости скелета.

– Сударь? – позвал Тобас, стараясь, чтобы голос звучал твердо, несмотря на пронизывающий его ужас и неестественный холод, царящий в этой части трюма.

Ворлок поднял голову:

– Прошу прощения, если потревожил тебя, дитя.