При первой встрече Фрикетта приняла его за китайца по его костюму мандарина, в котором он, по-видимому, чувствовал себя совершенно свободно и который очень шел ему, по волосам на верхней губе, которые он отрастил себе по-китайски, в виде длинных, жидких усов, а также по остроконечной бородке. Длинная коса, спускавшаяся до пят, и большие роговые очки дополняли этот классический костюм.

Ошибка молодой девушки заставила рассмеяться старика, и он отвечал ей на чистом французском языке, от которого ее сердце встрепенулось.

— Я старый француз, уроженец берегов Луары. Я священник и зовут меня отец Шарпантье; китайцы же не могут произнести мое имя и переделали его в Сальпатье.

— А меня из Фрикетты превратили в Фаликетту.

Старик и девушка сразу подружились. Побежденный с первого слова веселостью Фрикетты, он знакомил ее с корейскими обычаями, вводил ее в домашнюю жизнь этого обособленного народа, неизвестного даже на Востоке.

Наблюдательная и выносливая Фрикетта обходила с миссионером все уголки и закоулки Сеула, восхищаясь своими неожиданными открытиями.

Заглянем опять в записную книжку молодой девушки.

«Сеул в самом деле удивительный город. Да город ли это? Конечно, если смотреть на число его жителей, которое достигает двухсот тысяч… Но дома!.. Какие ужасные лачуги!.. Это жалкие мазанки из битой глины, крытые соломой, и крохотные, как жилища карликов. Большинство из них не имеют и трех метров в высоту. Когда из них выходит целая семья мужчин, женщин и детей, невольно сравнишь их с курами, высыпавшими из слишком тесного курятника.

Эти мазанки разбросаны вдоль вонючих переулков, заваленных всевозможными нечистотами! Чего тут только нет! И все это валяется в таком количестве, что часто нельзя шагу ступить… а добрые корейцы копошатся на своих улицах, как черви в навозной куче. И надо признаться, что вследствие этого общаться с ними не особенно приятно.

Как подумаешь, что еще в прошлом году я жаловалась на парижские запахи! А тот воздух, которым мне приходилось иногда дышать и во время занятий, и в госпитале, и в анатомическом театре, ничто в сравнении с ароматом, стоящим на улицах Сеула.

Отец Шарпантье привык к нему и, кажется, уже не замечает его. Счастливец!

Несколько королевских дворцов содержатся немного лучше, но тот же запах и там встречается на каждом шагу. Приходится ступать осторожно, будто исполняя «танец между яйцами».

Отец моего маленького друга Ли познакомился с некоторыми плодами цивилизации. Его, как большого ребенка, тешили телефон и фонограф. Но он ничего в них не понял и скоро испортил эти таинственные игрушки. Точно мальчишка, которому непременно надо знать, что находится внутри.

Нет, я не могла бы жить в такой стране.

Наступили сильные холода; зима в этой стране, лежащей на одной широте с Неаполем, холодная. Жители теснятся в своих мазанках и согреваются оригинальным способом. Под полом каждой мазанки в подвале устроено нечто вроде печки, которую набивают всевозможным горючим материалом, в том числе и уличным сором. Дым выходит через трубу, выходящую на улицу на высоте метра над землей. Когда холодно, все эти трубы дымят немилосердно и застилают улицу густым облаком вонючего дыма, который ест глаза, раздражает горло, возбуждает тошноту, мешает видеть и бывает причиной падения.

Зима становится все холоднее. Холод собачий, а я такая зябкая! Однако нет худа без добра: от сильных морозов замерзли канавы и грязь, а всякие нечистоты превратились в камень. Как будто произошла всеобщая дезинфекция, и это уже немало.

Но все же, несмотря на дружбу моего маленького Ли, несмотря на заботы, которыми меня окружает его отец, корейский король, несмотря на дружбу старого миссионера, мне хотелось бы уехать и вернуться в армию.

Когда это будет?»

«Я живу среди роскоши, — весело писала Фрикетта родителям, — но остаюсь к этому почти равнодушна.