— Нет, нет!.. Пусть он обоим нам даст свободу.

— Да, он думает помочь нам бежать, рискуя собственной жизнью. Но тебя не должны узнать… а ты одна белая женщина здесь… Если б не это…

— Тогда было бы нетрудно бежать?.. Да?.. Значит, для этого мне не следовало бы быть белой?

— Да, он говорил так.

— Хорошо! Завтра я превращусь в негритянку.

— Да… выкрасишься… в черный цвет. А если пойдет дождь, если ты вдруг упадешь в воду, краска сбежит.

— Нет, я стану настоящей негритянкой, и краска моя будет так прочна, что ей не страшны будут ни вода, ни мыло.

Прошло еще два дня. Теперь старый негр приходил с дочерью, уже вполне выздоровевшей.

Он давно уже поселился в этой стране, еще до занятия ее итальянцами, и прежде служил у хедива. Итальянцы оставили его в должности, в которой он состоял, а так как он отличался исполнительностью, то приобрел неограниченное доверие у властей.

Барка объяснил ему, что его госпожа из белой превратится в негритянку, и старик, слушая его, не очень верил. Кабил отвечал очень серьезно, что для тэбии нет ничего невозможного — доказательством тому служит излечение его дочери. Кроме того, он рассказал о бегстве с Мадагаскара, как всю ночь тебию, его самого и даже зебу окружало пламя.

— Да, мы пылали, а между тем не горели. Все это от того, что тэбия всемогуща.

— Хорошо! Скажи ей, чтоб была готова сегодня ночью. Ей принесут платье.

Барке удалось свидеться на минуту с Фрикеттой, чтобы предупредить ее, что решительная минута настала. Он ушел от нее, повторив последние слова старика:

— Сегодня ночью будь готова.

Фрикетта радостно захлопала в ладоши и весело воскликнула:

— Отлично! Да здравствует свобода!

Вечером тюремщик и его дочь, имевшие, само собой разумеется, право во всякое время дня и ночи ходить по мрачному зданию, отправились в камеру Фрикетты.

У старика в руке была маленькая лампа с частой сеткой для защиты пламени от москитов.

При виде молодой девушки оба остолбенели от изумления.

Лицо, руки, шея Фрикетты были превосходного черного цвета, на котором резко выделялась ослепительная белизна зубов; губы напоминали своей краской спелые гранаты, и сверкавшие глаза были круглы, как шарики. Одним словом, согласно своему обещанию, тэбия превратилась в прекрасную негритянку с тонкими, изящными чертами лица, с капризным выражением и вызывающей улыбкой.

Старик, оставив при Фрикетте дочь, отправился в помещение Барки. Негритянка — настоящая — принесла под мышкой узелок с платьем, какое обыкновенно носят местные женщины. Все было безукоризненно чисто. Вероятно, то был парадный костюм нубийки. Она сделала Фрикетте знак, чтобы та одевалась, и ловко помогала ей. Сначала она подала большой кусок белой ткани местной выработки с отверстиями для головы и рук; затем — длинный кисейный шарф очень тонкой кисеи, служащий поясом, и, наконец, легкие полотняные панталоны и маленькие соломенные туфли.

В таком костюме Фрикетта походила на самую хорошенькую, самую кокетливую и резвую магометанку. Оставалось только соорудить прическу, которой украшают себя местные щеголихи и которая закончила бы общее впечатление наряда.

Искусная в этом отношении нубийка разделила все волосы Фрикетты на четыре части от лба до затылка, сплела их, удивляясь их тонкости, и сделала из них одну косу, которую посыпала чем-то черным, причудливо обвила ее вокруг головы и крепко приколола длинными тонкими серебряными шпильками.

Сама Фрикетта, посмотревшись в зеркало, не узнавала себя.