Терпение Фрикетты истощилось, она воскликнула с запальчивостью:

— Что же это, господа? Вы судите мою родину, а не француженку, которой уже становится противно слушать вас? Франции и французам нет надобности доставлять оружие Менелику — у негуса и без того есть поставщик, доставляющий ему даром сколько угодно наилучших боевых припасов. Вы знаете его не хуже меня.

— Кто же зто? — наивно спросил председатель.

— Италия, милостивый государь. Да, Италия, оставляющая в руках негуса ружья, пушки и всякие боевые снаряды в таком изобилии, что хоть торгуй ими.

Взбешенный президент вскочил, ища ответа. У него готово было сорваться ругательство, но остаток джентльменского чувства заставил его удержаться.

Прочие теребили усы, скрежетали зубами и так волновались, что каждая минута грозила целости их слишком узких мундиров.

Очень довольная своим метким ответом, доставившим ей облегчение, Фрикетта устремила на судей свой спокойный, ясный взгляд.

Наступило продолжительное молчание; затем председатель продолжал прения, конечно, только для формы.

Молодая девушка презрительно молчала. У нее не было даже официального защитника. После короткого совещания было зачитано обвинение.

Мадемуазель Фрикетта, француженка по происхождению, уличенная в попытке снабдить негуса оружием, была приговорена к пяти годам тюремного заключения. Затем к четырем годам того же наказания за оскорбления, нанесенные итальянской нации во время заседания.

Барка, именующий себя ее слугою, за ту же вину приговорен к десятилетнему заключению.

Весь экипаж шхуны был единогласно осужден на смертную казнь. Приговор был приведен в исполнение в тот же день, и, по утонченной жестокости, итальянцы принудили Фрикетту присутствовать при смерти несчастных матросов.

Их расстреляли на открытой площадке, которую итальянцы называли «плацом» и где производили казни. Матросы умерли мужественно, со свойственной магометанам невозмутимостью, выражая одним словом ужасную участь, так неожиданно постигшую их:

— Мектуб!.. Так суждено.

Фрикетта мужественно перенесла ужасное зрелище. После этой возмутительной и ненужной жестокости молодую девушку и Барку отвели в тюрьму.

Тюрьма не была игрушечным местом заключения, какие встречаются в едва устроенных колониях, а настоящим тюремным замком, построенным из тесаного камня — настоящей гранитной твердыней, откуда бегство невозможно.

Фрикетту поместили в каземате наполовину под землей — в нижнем этаже, похожем на подвал. Единственное, что заставляло несколько мириться с этим помещением, была господствовавшая в нем прохлада, очень приятная в таком климате.

Всю мебель составляла кровать без матраца; а простынями служили два паруса, толстые, как листы толя. Возле постели стоял массивный стол и скамейка, вделанная всеми четырьмя ножками в землю.

Свет проникал через узкое окошечко, закрытое толстой железной решеткой и проделанное под самым потолком.

Осмотревшись в этом зловещем каменном мешке, Фрикетта рассудила:

— Только крыса или птица могли бы убежать отсюда. И здесь эти истребители макаронов намерены продержать меня десять лет!.. Через десять лет волосы мои поседеют… или, скорее, у меня вовсе не останется никаких волос… да и меня самой уже не будет на свете… Десять лет!.. А бедный мой Барка. Вот, я думаю, бесится, несмотря на свое терпение, на всю покорность судьбе…

Молодая негритянка, исполнявшая должность тюремщицы, приносила заключенной ее скудную пищу — чашку риса с несколькими кусочками сала. Плоская чашка была очень сомнительной чистоты, для еды служили деревянные ложка и вилка.

Фрикетта заметила, что походка негритянки была нетвердая и взгляд ничего не выражал, как всегда бывает у слепых.