Такое лестное одобрение от одного из

первых поэтов в Европе чуть не вскружило

мне головы. Мною овладело такое же

восхищение, какое испытывала ещё в детстве,

когда могла бегать в поле без надзора...

Секретер, высокий, из красного дерева, с резьбой на ящичках, с бронзовыми украшениями на крышке стола, застрял в дверях. Не хватило всего-то четверти вершка, чтобы протиснуть его в комнату на втором этаже, окнами выходящую в сад. Бригада грузчиков-татар, которая работала споро и аккуратно, вытащила его обратно в коридор. Послали за новосёлами. Молодой красивый барин с длинными бакенбардами, расчёсанными на две стороны, сказал, что не знает, как быть. Его старший брат, одетый в тёмно-синий офицерский сюртук, поднялся наверх, осмотрел дверь и коротко приказал:

— Снимайте филёнки.

Сняли не только филёнки, окаймляющие дверной проем, но и саму дверь. Секретер внесли в комнату и по распоряжению отставного офицера придвинули к глухой стене боком к окну. Потом разместили узкую кушетку и туалетный столик с большим зеркалом. Всё это были вещи из одного гарнитура с секретером — добротные, тяжёлые, старой работы. Другой мебели для этой комнаты пока не имелось, и грузчики занялись гостиной на первом этаже. Для неё на том же возу хозяева привезли два дивана и стулья, обитые палевой с чёрным рисунком тканью.

Через час с установкой мебели, доставленной из Сарапула и принадлежавшей ещё батюшке Андрею Васильевичу, было покончено.

Дуровы собрались в столовой, где прислуга накрыла обеденный стол. Василий пригубил бокал вина:

   — С новосельем вас, милые мои сестрицы!

   — Дай Бог нам тут жить долго, тихо и спокойно... — Клеопатра перекрестилась.

   — Сие не только в воле Господа Бога, но и в распоряжении человека находится. — Надежда посмотрела на брата.

   — Не беспокойтесь, любезная Надежда Андреевна, — он выдержал её взгляд, — прежнего не будет...

Василий дулся на старшую сестру за её поступок больше года. Но внезапно все переменилось. В Вятскую губернию назначили другого губернатора. На конфликт Дурова с протоиереем и его отставку он взглянул совершенно иначе, и в июне 1831 года молодой чиновник получил назначение на должность градоначальника в Елабугу, город поменьше, чем Сарапул, расположенный южнее по течению Камы.

Василий написал Надежде в Малмыж, что их ссора была пустячной. Он сообщил о своём возвращении на статскую службу и позвал её с собой на новое место — обживаться. Понимая, как полезно в его холостяцком доме в чужом городе будет присутствие рачительной хозяйки, Дуров-младший осыпал сестру комплиментами. Она размышляла недолго и дала согласие.

К этому времени в семье Пучкиных также произошли изменения. Умерла Евгения, чья болезнь напоминала Надежде страдания их покойной матушки Анастасии Ивановны. Михаил Пучкин двух старших сыновей отдал в кадетский корпус, две дочери могли оставаться пока с его роднёй, а сам он собирался переехать в Астрахань, где обещали ему должность вице-губернатора.

Уезжать так далеко от родных мест Надежде не хотелось, да и климат в Астрахани, как ей говорили, был очень плохой: жаркий, малярийный. Она попрощалась с семьёй своей умершей сестры, уложила походный сундучок, взяла саквояж с рукописями и дневниками, две связки любимых книг и отправилась в Елабугу, едва Василий снял там подходящее жильё.

Поселиться теперь они хотели втроём: Василий, Клеопатра и Надежда. Вдова Евгения Степановна с дочерью Лизой осталась в Сарапуле. Дуровы выделили ей её долю в наследстве отца: старый дом на Владимирской. Может быть, она не очень была довольна этим, но промолчала. Любить её дети Андрея Васильевича никак не могли, однако, памятуя его предсмертные слова, все эти годы не обижали, кормили, поили и деньги на необходимые расходы давали.