Казимирского занимала судьба Гая Юлия Цезаря и войны, которые тот вёл в Галлии, Италии и Египте. Они с Надеждой много рассуждали о природе полководческого таланта и солдатской храбрости. Надежда горячилась и говорила, что звание воина есть благороднейшее из всех и единственное, в котором нельзя предполагать никаких пороков, ибо с неустрашимостью связано величие души. Ротмистр, посмеиваясь, мягко урезонивал её:

   — Нет, Соколов, вы ошибаетесь. Есть много людей, робких от природы, но имеющих прекраснейшие свойства...

   — Охотно верю. Однако храбрый человек всегда и всюду будет добродетелен. Ему это легко. Он преодолевает обстоятельства.

— Вот мы и посмотрим, применима ли к вам ваша теория. Подождём до первого сражения, а потом вы сами мне расскажете, если захотите, что такое храбрость...

На том их философский спор обычно и заканчивался. Надежда не знала, что ответить. На самом деле этот вопрос мучил её давно. Про себя она знала, что не боится никаких животных, включая волков, лягушек и змей, не боится темноты, не боится покойников на кладбище, куда специально ходила однажды ночью. Но что будет с ней в сражении — при виде неприятеля, под артиллерийским и ружейным огнём, при блеске сабель в рукопашной схватке?..

В задумчивости она вставала из-за стола и прощалась с ротмистром. Казимирский ложился вздремнуть после обеда. Путь же рекрута Соколова лежал на конюшню. Нужно было задать Алкиду полуденную порцию овса.

Добрый конь встречал хозяйку ржанием. Вид его всё больше радовал Надежду. Служба в Польском полку явно шла жеребцу на пользу. От ежедневной (кроме понедельника) двухчасовой езды с правильными нагрузками мышцы у него окрепли. От обильного регулярного корма шерсть лоснилась.

В иерархии взводного табуна Алкид также занял достойное место. Раза два вожаки нападали на него, но верный друг Надежды сумел отбиться и покусать главного своего антагониста — рослого жеребца голштинской породы по кличке Гром, на котором ездил сам унтер-офицер Батовский. С тех пор кобылы подчинялись Алкиду беспрекословно, мерины боялись его, а жеребцы не трогали. Он стал весел, уверен в себе и игрив.

Сейчас он не спеша ел овёс и косил глазом на хозяйку. Чуял, что в кармане просторных казацких шаровар спрятана у неё горбушка хлеба, щедро посыпанная солью. Это — ему на десерт, за усердие к службе. Может быть, и Алкид нашёл тут лучшее применение своим качествам. На роду ему было написано стать строевым, боевым конём, а в Сарапуле его держали для забавы.

Потрепав по шее своего любимца, Надежда вышла из конюшни во двор. Теперь у неё имелось четыре ничем не занятых часа: от обеда до вечерней чистки лошадей. Обычно она гуляла пешком по окрестностям, иногда удаляясь от деревни вёрст на шесть-семь. Ей нравилось бродить по лесу, слушать шелест листьев и пение птиц. Здесь находила она отдохновение от солдатских трудов, от грубой мужской компании своих сослуживцев. Здесь размышляла о нынешней жизни, сравнивая её с предыдущей. Мыслимое ли было дело замужней женщине её круга или тем паче девице гулять ОДНОЙ по лесам и полям в Сарапуле или Ирбите? Самое большее — в саду при доме, а если на улице, то непременно с прислугой, с родственницей, с матушкой.

Пусть здесь унтер-офицер Батовский с утра грозил ей палкой и требовал мгновенного выполнения приказа, зато во всём остальном она была свободна. Да, свободна. От мелочной опеки любезной матушки, от вечных амбиций Василия Чернова, от предрассудков общества, которое слишком жёстко следило за поведением женщины и которое слишком многое прощало мужчине.

С Божьей помощью она перешла границу от суровых женских обязанностей к широким мужским правам, сохранив тем не менее свою сущность. Никто не узнал об этом, никто не оказал ей поддержки или протекции. Она сама устроила свою судьбу и, ликуя, думала о себе: «Я — человек!» Рядом с этим все трудности казались ей ничтожными, их можно было преодолеть и перетерпеть.