Вооружен и очень опасен.

    Броня крепка…

    Ах, если бы еще можно было отключиться и от боли в ребрах!

    * * *

    Выписали меня в тот же день. Врачи не возражали. Да хоть бы и возражали! Герда Труадиевна передала мне пожелание папы, чтобы в его отсутствие делами рулил именно я. Молодой империалистический хищник.

    Главная трудность управления заключалась в необходимости расслаблять лицевые мышцы, что удавалось далеко не всегда: стоило неловко повернуться, как в боку стреляло, и мордень у меня непроизвольно подергивалась. Помыслить жутко, сколько ценных замечаний моего бота было таким образом прервано на полуслове и не дошло до подчиненных.

    На следующую ночь, так и не придя в сознание, в реанимации скончался Лёша Радый. Жаль. Мне он очень нравился. Нелюдимый, неразговорчивый, вечно себе на уме. Достаточно сказать, что во время погребальной церемонии я ни разу не отгородился от происходящего непрозрачным фоном. Похороны были грандиозны. Последний раз нечто подобное происходило у нас лет этак десять назад. В принципе, я и сам мог бы догадаться, кто он такой, этот Лёша. Троллейбусное движение пришлось приостановить. За катафалком в два ряда шли траурные иномарки одна другой круче. И они гудели. В произносимых над могилой речах постоянно сквозила угроза: найдем, отомстим. Присутствовавшая в изобилии милиция прикидывалась, будто ей невдомек, о чем говорят.

    Между прочим, первая надгробная речь была произнесена ботом. Слушайте, эта железяка заслуживает уважения. Конечно, режим «похороны» я задал ему собственноручно, но где он раскопал такой текст? Собственно, сами-то слова были в достаточной мере безлики и приложимы к любому усопшему труженику или, скажем, члену какой-нибудь политической группировки, однако в данной ситуации они обрели неожиданный смысл. «Ты был бесконечно предан нашему делу…» «Ты безвременно покинул нас, но наше дело живо…» Понятно, что составители всего-навсего хотели избежать упоминания о каком-либо конкретном роде занятий, но «наше дело…» Представляю себе, как бы эта речь прозвучала по-итальянски!

    Браткам понравилось.

    И, смею вас заверить, наше дело действительно живо. Уже на следующий день Лёше Радому нашли замену. Тоже рослый молодой человек, знающий цену каждому своему слову, и тоже с кликухообразной фамилией. Славик Скоба, прошу любить и жаловать.

    Правда, по сравнению с Лёшей смотрится он куда мельче и болтливее.

    Глава четырнадцатая

    Плох Петрович. Совсем плох. Мало того, что с ним после столкновения приключилось что-то ишемическое – еще и инсульт хватил. Иногда вечерами бываю у него дома. Перекосило беднягу, угол рта обвис. Смотрит на меня боязливо, искательно. А говорить с ним на автопилоте – совесть не позволяет. Выдавлю пару сочувственных фраз – и молчу.

    Раньше, насколько я слышал, нынешняя жена Труадия и Герда враждовали. Теперь сдружились.

    Герда малость осунулась, линия рта стала жестче, скулы торчат, как у топ-модели. Матовый средиземноморский загар заметно побледнел. Лихими речениями относительно того, что папа-де не вечен, наследница больше не щеголяет. Испугалась.

    – Вот так, Лёня, – обессиленно сказала она однажды, когда мы вышли из комнаты Петровича и тихо прикрыли за собой дверь. – А расхлебывать всю эту кашу нам двоим… Выпить хочешь?

    Мы перешли к ней, где Герда Труадиевна опустилась в кресло и указала мне глазами на бар.

    – Бьянка? – спросил я, зная уже ее вкусы.

    – Что-нибудь покрепче.