Евгений Лукин. С нами бот
Изо рта, сказавшего все, кроме «Боже мой», вырывается с шумом абракадабра. Иосиф Бродский Глава первая На часах еще полвторого, а я уже уволен. С чем себя и поздравляю. Не могу сказать, чтобы такой поворот событий явился полной неожиданностью, напротив, он был вполне предсказуем, но меня, как Россию, вечно все застает врасплох. Даже то, к чему давно готовился. Согласен, я не подарок. Но и новая начальница – тоже. Редкая, между нами, особь. Сто слов, навитых в черепе на ролик, причем как попало. Ее изречения я затверживал наизусть с первого дня. «Гляжу – и не верю своим словам», – говорила она. «Для большей голословности приведу пример», – говорила она. «Я сама слышала воочию», – говорила она. Или, допустим, такой перл: «Разве у нас запрещено думать, что говоришь?» Самое замечательное, весь коллектив, за исключением меня, прекрасно ее понимал. Но сегодня утром на планерке она, пожалуй, себя превзошла: «А что скажут методисты? Вот вы, Сиротин, извиняюсь за фамилию». Я даже несколько обомлел. Фамилия-то моя чем ей не угодила? Так прямо и спросил. И что выяснилось! Оказывается, наша дуреха всего-навсего забыла мое имя-отчество. Поняли теперь, кто нами руководит? И эти уроды требуют, чтобы мы в точности исполняли тот бред, который они произносят! Короче, слово за слово – и пришлось уйти по собственному желанию. Ручаюсь, никого еще у нас не увольняли столь радостно и расторопно. До обеда управились. Должно быть, я не только начальницу – я и всех остальных достал. Со мной, видите ли, невозможно говорить по-человечески. Да почем им знать, как говорят по-человечески? Человеческая речь, насколько я слышал, помимо всего прочего должна еще и мысли выражать. А откуда у них мысли, если их устами глаголет социум? Что услышали, то и повторяют. Придатки общества. Нет, правда, побеседуешь с таким – и возникает чувство, будто имел дело не с личностью, а с частью чего-то большего. * * * Реальность изменилась. Так бывает всегда сразу после увольнения. Во всяком случае, со мной. Скверик, например. Вчера еще приветливо шевелил листвой, играл солнечными бликами – и вдруг отодвинулся, чуждый стал, вроде бы даже незнакомый. Давненько меня не увольняли. Целых два года. Рекорд. Однако наплечная сумка моя тяжела. Разумеется, не деньгами, полученными при расчете. В сумке угнездился словарь иностранных слов одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года издания, взятый мною на память со стеллажа в редакционно-издательском отделе. Совершив это прощальное, можно даже сказать, ритуальное хищение, я полагал, что мы квиты. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Кстати, знаете ли вы, что означает слово «клок» согласно украденному мною словарю? Клок, да будет вам известно, это английский вес шерсти, равный восьми целым и четырем десятым русского фунта. Неплохо для паршивой овцы, правда? Я люблю эту усыпальницу вымерших слов. Я один имею право владеть ею. Я млел над ней два года и намереваюсь млеть дальше. Каллобиотика – умение жить хорошо. Корригиункула – небольшой колокол, звоном которого возвещают час самобичевания. Мефистика – искусство напиваться пьяным. А какую испытываешь оторопь, набредя на вроде бы знакомое слово! Баннер – знамя феодалов, к которому должны собираться вассалы. |
