Отец Прокопий, привыкший к свободе в Чехии и зная, что и здесь вера имеет опору и защитников, не считал нужным предпринимать какие бы то ни было предосторожности и скрывать то, что он христианский священник. И на следующий день, узнав о том, что уже выбрано место, где должен быть построен костел, отправился туда еще с одним духовником.

Как везде, так и здесь духовенство ставило костелы на местах, посвященных языческим идолам, на урочищах, на земле, где стояли раньше кумирни и священные столбы; поэтому и здесь казалась самым подходящим местом для первого Полянского собора священная роща около замка. И отец Прокопий, не говоря никому ни слова, вышел из замка, прошел двор и, проскользнув между толпами народа, направился к священной роще…

Доступ туда чужим был воспрещен; а на страже здесь стояли несколько дедов и жрецов. Пройдя мимо них, Прокопий преспокойно зашагал к кумирне.

Но не успел он сделать десятка шагов, как стража, повинуясь приказаниям одного из жрецов, пустилась вдогонку за ним. Смотревший издали Доброслав, заметив преследовавших с поднятыми палками, бежавших в ярости за отцом Прокопием, страшно проклинавших, рассвирепевших, немедленно бросился к Прокопию на помощь. Но не успел он добежать, как Прокопия уже поймали и, дергая его со всех сторон, колотя его, тащили к кумирне…

Отец Прокопий был не в состоянии защититься от этой взбешенной шайки — платье было на нем разорвано… его почти несли на руках; вдруг раздался крик Доброслава, который напал на дерзких жрецов. Но их бешенство было так велико, что даже Доброславу с трудом удалось вырвать из их рук чешского ксендза.

Доброслав не хотел звать на помощь людей, а, напротив, старался скрыть происшествие, так как легко могли вмешаться и пьяные воины, и стоявший на валах народ, враждебно настроенный к христианам, и мог тогда произойти общий скандал и драка.

Но Доброслав сам справился, а пришедшие немного в себя и испугавшиеся сторожа кумирни отступили, и отец Прокопий, весь ободранный и побитый, наконец высвободился из когтей ожесточенных старцев.

Доброслав поскорее вывел Прокопия из священной рощи, объясняя ему, что здесь еще не было возможности открыто объявить о введении новой религии, и пока сам князь не обдумает план действий, все должно остаться по-старому…

Итак, случай, который мог иметь очень неприятные последствия, остался никому не известным, и отец Прокопий вернулся в замок, ничуть не взволнованный происшедшим, но серьезно беспокоясь о своей княгине и о стране, так мало подготовленной к принятию христианства.

Тем временем в замке все еще пировали, и княгиня вместе с подругами плясала и пела… А поляне, не привыкшие к такому зрелищу, смотрели на них с удивлением, как на что-то действительно диковинное. Дубравка своим милым обращением и любезностью располагала к себе всех окружавших ее, но, как и отец Прокопий, все время, даже во время забав, думала об обращении подданных, время от времени намекая об этом и с нетерпением ожидая этого момента.

Странными могли показаться эти проповеди во время пения и плясок, но молодая женщина вся горела желанием как можно лучше и скорее исполнить свой долг, и поэтому не очень задумывалась, каким путем идти к цели, и не брезговала никакими средствами; ее придворные-чехи, желая не отставать от своей княгини в ее слишком торопливом проповедничестве, так же, как и она, нетактично стали вести себя, и в конце дня отношения между ними и полянами значительно охладели, и видно было, что между ними образовался какой-то раскол. Мешко только издали смотрел на все это, но ничего не говорил, молчал, и только становился все более и более угрюмым…

На третий день тоже были приготовлены столы в княжеском замке и для народа, но уже не было того подъема, что в первый день. Накануне в городе произошло несколько драк, а народ начал уже ворчать на несимпатичных ему пришельцев.

На четвертый день, в то время как князь у себя в комнате советовался со своим братом Сыдбором и Доброславом, вошла Дубравка.