Однажды ночью, задолго до рассвета, прежде чем проснулись придворные, князь сел на коня и с крохотным отрядом исчез из замка. Никто не мог даже сказать, в какую сторону он направился.

Старая Ружана, желая заслужить милость своей госпожи, утром при встрече шепнула ей, что она узнала от гардеробщика, будто князь Мешко взял с собою в путь платья и оружие немецкого покроя, а людям, ехавшим с ним, приказал одеться так, чтобы по костюму нельзя было узнать, откуда они едут. Из всего этого можно было заключить, что едут они к немцам, это подтверждало и то, что князь велел следовать за собою ксендзу Иордану.

Княгине было известно, что Мешко, живя по соседству с немцами и имея с ними беспрестанные сношения, еще в детстве прекрасно изучил их язык, поэтому мог очень легко пробраться к ним незамеченным. И мысль, что Мешко отправился к врагам, не давала ей покоя, наполняя сердце тревогой, так как на пути кто-нибудь мог его встретить из тех, которые видели его на поле битвы или на съездах, или же при заключениях договоров на границе.

На самом деле Мешко, никому не открываясь, поехал к немецкой границе, к саксам.

Как раз на полпути, Мешко встретился с Хотеком, являвшимся вождем лютыков, недавно обращенным в христианство, с которым у князя были очень частые, хотя и тайные сношения. Они соединились, а Мешко, приняв имя князя Вротка, родственника Хотека, с удвоенным отрядом вступил на немецкую землю.

Не боялся Мешко ни измены, ни предательства, ехал совершенно спокойно, не выказывая ни малейшей тревоги, ехал в качестве императорского союзника, направляясь к Кведлингбургу, где обыкновенно император Оттон проводил праздник Пасхи.

Зная немецкие земли только из рассказов, Мешко в первый раз в жизни имел возможность присмотреться там ко всему вблизи и убедиться в большой разнице, существовавшей между немецкими и славянскими землями.

Проезжали мимо городов, сел, колоний, замков, свидетельствовавших о богатстве страны, о совершенно другом ее устройстве, казавшимися таким сильным, что никакая война не могла бы их уничтожить… Народ жил дружно, подчиняясь законам и безропотно повинуясь суровым властям.

Отряд подвигался медленно, так как по дороге Мешко ко многому присматривался. Во всех почти селениях были построены пышные костелы и монастыри; два раза ксендз Иордан обращался к гостеприимным аббатствам и монастырям открыть им доступ, и Мешко с нескрываемым изумлением смотрел на богатые собрания работ монастырских монахов. В эту эпоху изящное переписывание рукописей, живопись, скульптура, тонкие изделия из золота, а особенно все то, в чем нуждались костелы и монастыри, было изделием самих монахов. Они чеканили разную утварь из золота, серебра и бронзы и покрывали ее тонкими разноцветными красками. Как светское духовенство, так и монахи во всем и всегда первенствовали.

Образ жизни, порядки здесь были совсем другие. Силой, которая совсем не существовала у славян, было духовенство, тогда как у славян священниками обыкновенно были главы семейств, старшины, князья и жрецы; власть духовенства, ярко выступавшая здесь наравне со светской властью, которую она поддерживала при управлении народом, показалась Мешку чем-то совсем для него новым и незнакомым.

Но в эту эпоху сила и власть императора Оттона была так велика, что она простирались даже на духовенство; это был как раз момент свержения Отгоном папы Иоанна III и назначения на его место Льва XIII, причем Отгон не только для себя, но и для своих преемников заручился правом избрания главы церкви, и несмотря на все это этот сильный правитель должен был покоряться духовенству и считаться с его мнением.

В свою очередь духовенство чтило императора, но вместе с тем стояло на страже своих прав, указывало верный путь, защищало угнетенных, грозило карами, провозглашало анафему.