— Все, что хочешь… Все…

Этот прием я отработала до совершенства. Мы немного повернулись, и он, задыхаясь, рассмеялся, когда я оказалась сверху. Наши тела оставались слитыми воедино, но прекрасный ритм его страсти был сломан, уступив место иному ритму.

Под моими пальцами змея скользнула дюйма на два вверх по его шее. Шея у Сэнда была могучей и мускулистой, цвета янтаря. Я пробежала языком вдоль вены, вдоль золотистой вены, которая подрагивала, словно говорила со мной. А потом я прижалась губами к этой золотой трубке и поцеловала так, чтобы остался синяк — чтобы то, что сокрыто внутри, вышло на поверхность. Так я открыла путь и через поцелуй вкусила кровь, скрытую под кожей. Сэнд застонал и прижался ко мне, обвив руками мою талию и бедра, словно желал навеки удержать меня. Длинные клыки не нужны — вполне достаточно таких, как у большинства людей. Только кончики их должны быть острыми, как иглы, чтобы не рвать, а прокалывать кожу, столь же безболезненно, как лучи солнца пронзали кварцевый глобус. Я сжала плоть, надавила на вену пальцами, втягивая ее в рот. Когда я прокусила кожу, Сэнд вздрогнул, а когда принялась глотать его кровь, дрожь его перешла в конвульсивное подергивание. Я оказалась сильнее, много сильнее, чем он подозревал, я могла вот так сидеть на нем очень долго, мне это ничего не стоило. А потом я сделала так, чтобы он поднялся на пик блаженства и остался там.

Как можем мы в самом начале знать, чем все закончится? Как можем мы отступить, когда приходит миг осознания?Это наслаждение, ритм которого соответствует ритму биения вены у меня во рту; наслаждение, которое тянется и тянется даже после того, как истощились его соки, пока не кончается иной живительный сок. И наслаждение будет длиться, пока я не прекращу пить, или пока Сэнд не потеряет сознание. Это — таинство, но оно убивает.

Почему все так происходит? Не знаю. Я размышляла над этим. Говорят, что повешенный испытывает оргазм, когда веревка стягивает его горло, потому что кровь приливает к мозгу и члену. Или это волна жизни, чьи символы — близость и семя, отчаянно сопротивляется смерти, символ которой — истекающая кровь. Я размышляла о том, что зверь-кровопийца порой испытывает чувственное наслаждение. Я думала о самках пауков, которые пожирают самцов во время совокупления. Я часто думаю об этом, но не знаю, почему так бывает.

А почему так бывает со мной?

Моя страсть сосредоточилась и стала иной. Я больше не чувствовала возбуждения, для меня не существовало мира вокруг — я была по ту сторону всего. Лев, терзающий свою добычу — вот чем я была со стороны… Но нет. Это было такое же естественное желание, как желание вдохнуть воздуха. И вот я вдохнула полной грудью после того, как дышала сущей грязью. Я могла продолжать, как и он, хотя наше наслаждение было различным, но все же — единым. Но так нельзя. Я собралась с силами, словно собиралась преодолеть земное тяготение.

Его лицо и теперь стоит у меня перед глазами. Вы когда-нибудь видели агонию умирающего? Вы никогда не замечали, что лицо вашего любовника на вершине блаженства выглядит именно так?

Я должна… Я должна…

Я подняла голову.

Кто сказал вам, что это грязно? Никаких потоков крови и слюны. Тонкая струйка из крошечной ранки (почему все считают, что их должно быть две?), багряная нить.

Голова Сэнда откинулась набок. Он был без сознания.

Я любила его всего минуту. Я любила его и горевала по нему, но моя жалость была лишь частью моей красоты. А потом пришел стыд…

Было еще четыре часа до восхода, когда Сэнд очнулся. У него слегка кружилась голова, однако чувствовал он себя хорошо и был голоден, как это всегда бывает с ними. Улыбаясь в счастливой истоме, он приподнялся на локте. Преподнося ему бифштекс, я заявила, что уже съела свою долю. Я кормила его обходительно, игриво и дружелюбно.