— Не вздумай падать в обморок, — заметил он. — Я просто приведу тебя в чувство, и мы начнем все сначала.

Я зашептала, крепко зажмурившись:

— De profundis clamavi at te, Domine…

— Прекрати! — резко сказал он и отвесил мне легкую пощечину, пытаясь привести в чувство.

— Domine, exaudi vocem meam…

Он схватил меня за волосы — без настоящей жестокости, просто чтобы вынудить открыть глаза, и повторил по-английски:

— «Из бездны греха взываю к тебе, о Господи, услышь же меня». Единственный, кто здесь услышит тебя — я, Джезабель.

— Пожалуйста, отнеси меня в дом.

На самом деле я не надеялась, что он послушается. Но Джейс подхватил меня на руки и понес. Он опустил меня как раз на то самое место, где упала замертво моя мать, в малиновое пятно под витражом. Я поразилась, откуда он знает — если, конечно, знает.

Мною овладела апатия. Боялась ли я? Может быть…

Чтобы убить меня, ему не потребуется специального оружия. Подойдет все — пистолет, веревка, крепкий удар.

«Что же ты с собой делаешь, Бел», — сказала мать. Она стояла надо мной, и лицо ее было истощенным и полным горя.

«Я знаю, мамочка».

Я плачу, мамочка. Я плачу…

Алисия (или это была Анисия?) провалилась в кроличью нору. Догонит ли летучая кошка летучую мышь, удивлялась она, падая в темноту. Наверное, маленькая Сабелла лазала по деревьям и заманчивым подземным норам. Не помню. Кажется, я даже видела раньше этот лаз, но прошла мимо, решив, что это просто еще один ход, ведущий в каменоломню под каналом. Почему я полезла туда в тот день? Напрашивается аналогия — Сабелла во чреве земли, как во чреве матери. Но думаю, для меня он просто был местом, где можно спрятаться. Может быть, Алисия тоже искала, где укрыться от своей женской зрелости. И уж конечно, в том тоннеле не было никакой исключительной женственной ауры. У входа валялась старая рогатка, какие делает большинство мальчишек Восточного, но когда я опустилась рядом с ней на колени, она сломалась — время сделало ее хрупкой.

Во сне, что приснился мне на пути в Арес, у выхода из тоннеля меня звала мать, но на самом деле тогда ее со мной не было. Я была одна. Не было там и высоких изящных колонн, как в Доусоне или Каллико. Тоннель был довольно низкий, и я проползла по нему не так уж далеко, когда путь мне перегородил плоский камень. Все это я определила на ощупь, потому что сама заслоняла себе свет. И все же мне показалось, что камень был могильной плитой.

Камень был гладкий, как шелк, то ли полированный, то ли отшлифованный временем. И, как и на других останках древней культуры Нового Марса, на нем не было ни грязи, ни пыли, словно рядом постоянно работали пылепоглотители. Я ощупывала его поверхность, и мои пальцы наткнулись на щель. В щели лежал кристалл, тоже атласно-гладкий.

Когда я поднесла находку к свету и стала разглядывать, кристалл был непрозрачным и тусклым. Размером и формой он напоминал небольшую сливу. С одного, более узкого конца в камень было вделано колечко. Мне было всего одиннадцать лет, но я узнала в металле кольца сплав, который окрестили ареумом, не поддающийся воспроизведению материал метеоритов, разбившихся на нашей планете.

Поэтому я зажала свое приобретение в кулаке и вынесла его на свет.

По закону Нового Марса все найденные останки древней цивилизации являются собственностью Федерации, то есть собственностью Земли. Я знала это, но не собиралась отказываться от подарка, который принес мне день, так много отобравший у меня.

Я сидела на диком лугу за плотиной и то подбирала, то снова роняла камень. Он был некрасив, даже уродлив, но необыкновенно приятен на ощупь, и я гладила его.

Налюбовавшись, как солнце погружается за край мира, я поспешила домой.