— В тот день, когда мы с вами познакомились, мне показалось, что вы меня понимаете. Может быть, единственный из всех… Надеюсь, что и сейчас поймете. Клянусь, я не планировала эту поездку. Просто, когда я приехала в Вермонт и побывала в реабилитационном центре для умственно отсталых детей, мною овладело такое отчаяние, захотелось с кем-нибудь поговорить, посоветоваться… Я надеялась… надеялась… — она смахнула большим пальцем непрошеную слезу.

— Надеялись на сочувствие с моей стороны? Думали, что если меня засадили, я лучше пойму ваши беды?

— Я не нуждаюсь в сочувствии.

— На что же вы в таком случае надеялись?

— Сама не знаю! — воскликнула она. Испугавшись собственной несдержанности, Сабрина оглядела комнату. Несколько заключенных и все находившиеся в комнате охранники как по команде повернули в ее сторону головы. Окончательно смешавшись, она опустила глаза и едва слышно проговорила: — Не знаю, зачем я сюда приехала. Быть может, надеялась ощутить вновь то тепло, которое исходило от вас в нашу первую встречу. А может быть, хотела подпитаться силой, которой мне не хватает. Глупо я поступила. Глупо и эгоистично. Вы уж меня извините…

Дерек медленно распрямился на стуле.

— Все мои силы сейчас направлены к одной цели: выжить. Что же касается тепла, о котором вы, Сабрина, упоминали, его больше нет. Эти стены его выстудили.

Едва эти слова слетели с его губ, как он поднялся с места.

Сабрина уже открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, прежде чем она успела произнести хоть слово, Дерек повернулся на каблуках и двинулся к выходу. Спину и плечи он по-прежнему держал очень прямо. Подойдя к двери, он повернул голову и одарил ее прощальным взглядом. Таким он и запечатлелся в ее памяти: гордым, не сломленным и одновременно бесконечно одиноким. В следующее мгновение он прошел сквозь зарешеченную дверь и исчез.

Через несколько минут Сабрина уже сидела за рулем своего автомобиля, сотрясаясь от охватившего ее озноба. И причиной тому был не холодный воздух — ее заставило сотрясаться от дрожи все то, что она увидела и перечувствовала.

Дерек был обижен, циничен и временами относился к ней с неприкрытой враждебностью. Он был подобен дикому зверю, запертому в клетке, и это прорывалось почти в каждом его взгляде, слове и жесте. Возможно, он не лукавил, когда говорил, что у него хватает сил только для поддержания собственного существования. Тогда ее попытка урвать себе их частичку выглядит просто глупо. Другое дело, его душевное тепло. Он солгал, что здешние стены его выстудили. Оно сохранилось. Она чувствовала это, когда он расспрашивал ее о Ники. Да и после этого тоже.

«Вы меня измучили. Теперь мне не отделаться от мыслей о вас до конца моих дней…»

Она слышала, как прерывался его ґолос, произнося эти слова, ощущала исходившее от него напряжение, видела пламя в его глазах. А что такое это пламя, как не проявление жара души в момент сильнейшего напряжения воли?

Нет, тепло никуда от него не ушло. Просто оно было тщательно запрятано от посторонних глаз, схоронено под наслоениями из злобы, цинизма и горечи. Он лгал, когда пытался убедить ее в обратном. Бессовестно лгал.

2

Сабрина всегда испытывала отвращение ко всякого рода обману и лжи. Она полагала, что основа подобного стойкого отрицания всяческой неправды была заложена в ее характере с детства — в те давние времена, когда мать пугала ее Ардулонским страшилой, который, по словам этой стойной дамы, откручивал уши нерадивым девочкам, забывавшим убирать свою комнату. Отец, внушавший ей с младых ногтей престранную мысль, что настанет день, гда она станет королевой любви и красоты, а ее многочисленные поклонники будут из-за нее стреляться на пистолетах, тоже приложил руку к формированию ее жизненной позиции.