Видимая нестабильность кулинарной системы у марокканского крестьянина проистекает, дорогой друг, из того факта, что прогорклое масло строит для себя волнующий очаг под землей, в точке пересечения космического времени и времени потребления. Прогорклое масло — это своего рода разлагающаяся собственность, благоприятствующая внутреннему монологу.

Если черпать прогорклое масло щедрой рукой, оно рикошетом попадает вот в такой бесперебойный обряд: большой и великолепный шарик кускуса вбрасывается в горло так, что прогорклость нейтрализуется. Это эллипс с двойным центром — сказал бы Фурье.

Вот почему крестьянин ищет себя в лишениях: параболическая траектория дает избыток, а земля принадлежит Богу. Крестьянин закапывает свежее масло, затем достает его в нужное время. Но вытаскивает его женщина, сидящая на корточках, всегда на корточках. Приготовление медленное и трудоемкое, что, на мой взгляд, придает моему кускусу достаточный оттенок андрогинности.

Итак, я принимаю необходимость действовать в следующих пределах: прогорклость — это императивный фантазм. Удовольствие же — в том, чтобы есть кускус совместно с группой.

К такому способу хранения масла под землей следует подходить, рассматривая традиционную практику лечения душевных болезней. Буйнопомешанного закапывают в землю на день-два, оставляя его почти нагим и без пропитания. Когда его оттуда вытаскивают, он зачастую возрождается, а то и взаправду умирает. Между небом и землей есть знаки для тех, кто знает.

Повышение цен на кускус — объект весьма таинственный — обязывает меня умолкнуть и дружески поприветствовать вас».

При переходе от Сада к Фурье выпадает садизм, при переходе от Лойолы к Саду — общение с Богом. В остальном, одно и то же письмо: одно и то же классификационное сладострастие, одно и то же неудержимое стремление раскраивать (тело Христово, тело жертвы, человеческую душу), одна и та же одержимость числами (подсчитать грехи, пытки, страсти и даже ошибки в счете), одна и та же практика образа (практика подражания, картины, сеанса), одни и те же очертания системы — социальной, эротической, фантазматической. Ни один из этих трех авторов не дает читателю свободно вздохнуть; все ставят удовольствие, счастье и коммуникацию в зависимость от некоего негибкого порядка или, ради еще большей агрессивности, от какой-то комбинаторики. Итак, вот они объединены все трое: проклятый писатель, великий утопист и святой иезуит.