— Малькольм, — спокойно сказала я, — начинается служба по нашему сыну, твоему сыну. — Он медленно поднял руку, а затем снова уронил ее на ручку кресла. — Как ты можешь не пойти туда?

— Это ложь, — наконец вымолвил он. Голос его показался мне странным, он звучал, словно далекое и глухое эхо.

— Похороны без тела? Кого мы хороним? — произнес он, запинаясь.

— Это служба в память о его душе, в честь его души, Малькольм, — сказала я, подойдя почти вплотную к нему, пока не взглянула на него в упор, но он не повернулся.

Он лишь встряхнул головой.

— А что, если его обнаружат целым и невредимым после этой панихиды? Я не хочу превращать ее в посмешище и не собираюсь в этом участвовать, — сказал он тем же безвольным голосом с неизменным выражением лица.

— Но ты видел полицейский рапорт, ознакомился с деталями. Это был официальный документ, — сказала я. — Какой смысл отвергать очевидную реальность?

Почему, в отличие от всех окружающих, Малькольм пытался заниматься этим.

Я полагаю, что он, вероятно, считал, что может отсрочить признание своей вины за содеянное. Он был убежден и в том, что придя на траурную панихиду, он не сможет избежать признания горькой истины.

— Уходи, — сказал он. — Оставь меня в покое.

— Малькольм, — начала я, — если ты…

Он развернулся на кресле, глаза его налились кровью, его лицо было перекошено от боли и гнева. Я с трудом узнала его. Я даже отступила назад, боясь, и не без оснований, что в него вселился сам дьявол.

— Убирайся! — заорал он. — Оставь меня в покое. — Он снова отвернулся к окну.

Некоторое время я стояла и рассматривала его, а затем вышла, оставив его одного в потемках, наедине со своими собственными мыслями.

Большинство из тех, кто присутствовал на похоронах Мала почтили и память Джоэля. Никто не поинтересовался у меня, где Малькольм, но я слышала шепот вокруг и видела, что пришедшие адресовали свои вопросы Джону Эмосу.

Коррин стояла рядом со мной, но казалась несчастной и покинутой всеми без поддержки Малькольма.

Малькольм находился в добровольном заточении в библиотеке в течение нескольких суток и, к удивлению всех, захотел увидеть лишь Джона Эмоса, который приносил ему завтраки и обеды. Стоило лишь мне войти и заговорить с ним, как он отворачивался к окну и не отвечал на мои вопросы. Позднее Джон Эмос сообщил мне, что Малькольм проходит путь духовного преображения.

Однажды вечером, уже в конце недели мы вдвоем с Джоном обедали в столовой. У Коррин пропал аппетит. Она отправилась поговорить с Малькольмом, надеясь развеселить его и разогнать те грозовые тучи, что сгустились над нашим домом. Она горячо любила своего брата; но она была молода, и перед ней был открыт весь мир, а она очень хотела начать жизнь сначала.

Внезапно, она с шумом выбежала из кабинета Малькольма.

— Это безнадежно, — объявила она. — Папочка не перестает горевать! Но жизнь не может остановиться. Я тоже люблю Джоэля и Мала, но я хочу жить. Я хочу снова улыбаться и смеяться. Я должна!

Джон читал изречение из Псалмов. Мы часто сидели вместе и читали Библию. Мы беседовали о Священном Писании, и Джон постоянно соотносил его с нашей жизнью.

— Мамочка, — умоляла Коррин, — неужели я не смогу быть снова веселой и счастливой? Неужели мне грешно ходить на вечера, надевать красивые платья и встречаться с друзьями?

Джон Эмос оторвался от Библии, но не окончил чтения. Коррин нетерпеливо ждала, когда он закончит его.

— Я никак не могу дождаться, когда папочка сможет поговорить со мной. Он даже не подходит к двери.