Тан Тван Энг. Сад вечерних туманов
Моей сестре и Opgedra aan A J Buys — sonder jou sou hierdie boek dubbel so lank en halfpad so goed wees. Mag jou eie mooi taal altyd gedy. Есть богиня памяти, Мнемозина, но нет богини забвения. А ведь должна быть: они же сестры-близнецы, антиподы-двойняшки, и рядом, по обе стороны от нас, шествуют всю нашу жизнь, споря, кому владычествовать над нами и кто мы такие, на всем нашем пути, до самой смерти.
Глава 1
Когда-то на горе, выше облаков, жил человек, который прежде был садовником императора Японии. Немногие знавали о нем до войны, но я знала. Он покинул свой дом на краешке восходящего солнца, чтобы поселиться на центральном нагорье Малайи. Мне было семнадцать, когда я впервые услышала от сестры рассказ о нем. Пройдет десять лет, и я отправлюсь в горы, чтобы встретиться с ним. Он не извинялся за то, что его соотечественники сотворили с моей сестрой и со мной. Ни в то иссеченное дождем утро, когда мы впервые увиделись, ни во всякое иное время. Какие слова уняли бы мою боль, вернули бы мне сестру? Никакие. И он понял это. Немногим это удавалось.
И через тридцать шесть лет после того утра я вновь слышу его голос, приглушенный, но звучный. Воспоминания, которые я держала взаперти, стали пробиваться на свободу, как ледяные торосы, разрывающие трещинами арктическое мелководье. Течение сна плавно несет эти треснувшие льды к утреннему свету памяти. Недвижимая тишина гор будит меня. Глубина молчания — вот что позабылось мною о жизни в Югири. Когда я открываю глаза, воздух наполнен невнятным ропотом дома. «Старый дом хранит свои потаенные воспоминания», — приходят на память слова, сказанные мне однажды Аритомо. А Чон стучит в дверь и негромко окликает меня. Я встаю с постели, надеваю халат. Оглядываюсь, ища перчатки, и нахожу их на столике у кровати. Натягивая их на руки, разрешаю домоправителю войти. Он входит, ставит на стол у стены оловянный поднос с чайником чая и тарелкой нарезанной папайи: то же самое он проделывал каждое утро для Аритомо. Повернувшись ко мне, говорит: — Желаю вам долгой, наполненной покоем отставки, судья Тео. — Да, похоже, в этом я тебя опередила. А Чон, если прикинуть, лет на пять-шесть старше меня. Когда вчера вечером я приехала, его здесь не было. Внимательно разглядываю его, сопоставляя увиденное с тем, что помню. Низенький, опрятный мужчина, ростом ниже, чем мне помнится, голова нынче совсем лысая. Наши взгляды сталкиваются. — Вы вспоминаете, как в первый раз увидели меня, да? — Не в первый раз, а в последний день. День, когда он ушел. Он кивает: — А Фун и я… мы всегда надеялись, что когда-нибудь вы вернетесь. — Она здорова? — Я подалась в сторону, заглядывая ему за спину, надеясь увидеть его жену, стоящую у двери в ожидании приглашения войти. Они живут в Танах-Рате и каждое утро добираются на велосипедах до Югири по горной дороге. — А Фун умерла, судья Тео. Четыре года назад. — Ах да. Да, конечно. — Она хотела выразить вам признательность за оплату ее больничных счетов. И я тоже. Я приоткрыла крышку чайника, потом закрыла ее, пытаясь вспомнить, в какой больнице она лежала. Название всплыло в памяти: Госпиталь леди Темплер. — Пять недель, — говорит он. — Пять недель? — Через пять недель будет тридцать четыре года, как господин Аритомо покинул нас. — Ради всего святого, А Чон! Я не бывала в Югири почти так же давно. Неужто домоправитель меряет жизнь числом лет, которые прошли с последнего моего пребывания тут, как отец очередной зарубкой на кухонной стене отмечает рост своего ребенка? Пристальный взгляд А Чона устремлен в какую-то точку над моим плечом. |
