Между тем пришло время располагаться на постой, кроме того, в месте расквартирования следует организовать противовоздушную оборону. И потому я верхом отправляюсь дальше, в Гернсбах. По дороге меня обгоняет автомобиль командира дивизии, генерала Фирова, с которым я знакомлюсь и докладываю обстановку. Он выражает недовольство состоянием лошадей, затем, однако, сменив гнев на милость, вспоминает, что командовал в Вюнсдорфе учебной ротой, когда я работал там в комиссии по разработке военного устава. Сейчас я пока живу за счет старых заслуг, сознавая, что было бы неплохо поднакопить новых. Как ученики мы не имеем права стариться, нам всегда должно быть шестнадцать.

В Гернсбахе день протекает как предыдущий. Мы с Рэмом квартируем у одного врача. Глядя на его супругу, очень приятную женщину, у меня складывается впечатление, что однажды я уже видел ее — ощущение, пожалуй, относящееся скорее к внешнему облику, чем к личности. Позднее, несмотря на крайнюю усталость, беспокойный сон с водоворотом сновидений. Я услышал, как кто-то кричит: «Пустота устраивает бал-маскарад», — и ответил ему: «Тогда подрумянься». Проснувшись, вижу, что проспал уже лишний час, а Рэм, который должен был разбудить меня, спит, тяжело дыша, словно в беспамятстве.

При выступлении в узком ущелье образовывается затор, укравший уйму времени. На выходе правая пристяжная срывается в пропасть. Мы продвигаемся маршем через Лихтенталь, Мальбах и Нойвайер по направлению к Штайнбаху, местечку на Рейнской равнине. Здесь оживают все краски — а в кукурузных початках под дождевыми навесами они прямо-таки сверкают желтыми и красными огнями в окаймлении нежно вывернутых листьев. Их вид вселяет чувство изобилия, подобно колосьям пшеницы, какие видел Гулливер в стране великанов. Рядом с ними коричневыми охапками сушатся табачные листья.

В Штайнбахе — как раз время обеда, затем я отправляюсь дальше, к Западному валу, чтобы принять свой участок. Смеркается и начинается дождь прежде, чем я нахожу бункер, где под навесом из листвы меня встречает капитан Цинк. На столе, по которому барабанят капли дождя, он передает в мое ведение систему бастионов, огневая мощь которых может сдержать наступление целой дивизии.

После полуночи, промокнув до нитки, прибывает отряд. Командиры разводят отделения по укреплениям. Я вместе с группой управления роты направляюсь в свой бункер, вмещающий двадцать нар, и, поскольку заснуть в таких условиях тяжеловато, пытаюсь осмотреться в новой обстановке. Здесь как-то холоднее, неуютнее, чем в блиндажах Мировой войны — уже потому, что в ту пору тебя окружали дерево и земля, тогда как сейчас их место заняли бетон и железо. Архитектура тяжелая и приземистая, точно рассчитанная на черепах, кроме того, стальные стопудовые двери, защелкивающиеся герметически, рождают чувство, будто ты втиснут в несгораемый шкаф. Стиль мрачный, подземельный, сочетающий вулканическую стихию с грубой первобытностью циклопов. Сразу у входа стоит горшок с известковой жидкостью, вероятно, против ожогов от отравляющих веществ. Воздух, теплый и маслянистый, оседает влагой на стенах; он пахнет резиной, пламенем каменного угля и ржавчиной. Поскольку он быстро портится, каждый сменяющийся часовой еще четверть часа должен крутить рукоятку огромного вытяжного вентилятора, который через фильтры нагнетает свежий воздух.