КАРЛСРУЭ, 28 ноября 1939 года

Вот уже несколько дней здесь, в Карлсруэ, я прохожу краткосрочные курсы, разместился в «Райхсхофе», гостинице у вокзала. Спать в настоящей постели после времени, проведенного в бункере, очень приятно, великое наслаждение. Хотелось бы его контролировать, чтобы растянуть время. Я обустраивал жизнь в каком-то городе и выпустил распоряжение: «Чтобы из разноцветных церковных свечей в знак траура могли б жечься все, только не красные».

Эпоха Гесиода, пока боги не спрятали пищу, и является христианским раем. Первые люди жили в изобилии, в окружении стихий, и после смерти мы возвращаемся к ним. Экономика, мораль, техника, индустрия, меж тем, отдалились от стихий и теперь лежат на них более или менее изнурительным бременем. То, что солнце посреди холода Вселенной веками расточает свой жар, объясняется тем, что оно живет в стихиях. В каждом чуде, впрочем, имеет место обращение к стихиям. В каждом исцелении тоже.

КАРЛСРУЭ, 2 декабря 1939 года

Выхожу на площадь — чудесная утренняя заря. Золотистые облака на зеленом фоне. Западный край небосвода холодный, бледно-зеленый. Большие строения еще погружены в тишину и безлюдны. При таком освещении они кажутся более высокими, более четкими, кроме того, вырисовывается их призрачный план, намекая на то, что возводились они не только для человека.

По вечерам — затемнение. Выставки в витринах магазинов освещены крошечными источниками света, и предметы в них словно фосфоресцируют. Вид их рождает ощущение драгоценностей — понимаешь, что в них скорее важна идея товара, нежели сам товар.

Начал: письма Геббеля, чтение, которое наряду с его дневниками уже не один раз поддерживало меня в жизни и придавало силы. На нас всегда благотворное воздействие оказывает знание того, что кто-то до нас уже находился на этой галере и держал себя на ней достойно.

ПОД ГРЕФФЕРНОМ, 4 декабря 1939 года

Опять в расположении части. Под вечер прибыл большой спальный мешок, заказанный для меня Спинелли. Он обтянут алым шелком, так что я лежу в бункере, точно китайский мандарин в парадном наряде.

ПОД ГРЕФФЕРНОМ, 8 декабря 1939 года

Вечером из растянутого в непосредственной близости к Рейну проволочного заграждения был приведен какой-то шалопай, лет эдак пятнадцати. Он сидел там, как дрозд в силках. Представ передо мной в изорванной одежде, он поведал, что-де удрал из Пфорцхайма, «чтобы посмотреть на укрепления». Поскольку парнишка производил безобидное впечатление, я велел накормить его в нашей небольшой столовой и предоставить ему нары в бункере. Потом за ним явились два жандарма, значительно более свирепые, нежели мы, солдаты. Они обыскали его карманы и отстегнули подтяжки. Когда они с ним удалялись, один из них еще раз обернулся ко мне: «Ну и хорош гусь, ушлый ловкач».

Нюх полицейских отменно натренирован на худшее в нас. И оттого они чаще всего, к сожалению, оказываются правы.

КАМЫШОВАЯ ХИЖИНА, 17 декабря 1939 года

Известие о смерти д-ра Остерна глубоко меня опечалило. Такие натуры время больше не производит, либо оно их больше не формирует. Из Цвикледта Кубин прислал мне томик рассказов.

Ночью — легкий снегопад. Я въехал в свою новую хижину, которая приятно пахнет свежеструганными досками. Стены укреплены фашинной кладкой, потолок сложен из камыша, который, после того, как насмотришься в бункере на бетон, очень приятно и тепло видеть.

КАМЫШОВАЯ ХИЖИНА, 25 декабря 1939 года

В сочельник сначала обход всех бункеров, затем совместный ужин с группой управления роты — фазаны подвешены для созревания на нашем складе боеприпасов, одновременно служащим и кладовой для дичи.