Мансарда уже несет на себе отпечаток необжитости; как же быстро выветривается жилой дух. Вчера, в канун Нового года, на огонек зашел Мартин фон Каттэ. Он поведал некоторые детали Польской кампании, которые в иное время, пожалуй, меня б захватили, однако наша способность восприятия событий ограничена. Кроме того, все вещи, о которых мне приходилось читать и слышать с того берега Вислы, уже давно казались мне лишенными какого-либо исторического значения, словно происходили они в туманных странах с размытыми очертаниями. У меня никогда не было иного представления о дворце Этцеля, за исключением хаотического.
КАМЫШОВАЯ ХИЖИНА, 4 января 1940 года
Возвращение из отпуска, конец которому после двух дней пребывания положила телеграмма. Перпетуя принесла мне известие в келью, где я в тот момент разглядывал прекрасную стерноцеру из Джибути. Потом я зашел на кухню и увидел, как она была расстроена.
В качества дорожного чтения — книга Бруссона об Анатоле Франсе. На странице 16 знакомая цитата из Ля Брюйера: «Небольшой излишек сахара в моче, и вольнодумец отправляется к мессе». Мы и в самом деле сразу обращаемся к вере, едва только дела у нас идут хуже. Но тогда уж мы воспринимаем и те запахи, краски, и звуки, какие обычно нам недоступны.
КАМЫШОВАЯ ХИЖИНА, 5 января 1940 года
Пью кофе и вношу дополнения в дневники. Восковая свеча из Люнебургской пустоши стоит в синей склянке из-под имбиря, оплетенной желтыми нитями расплавленного воска. Голубое пламя окружает дрожащая желтая аура, нежнейшая световая пыль, в которую рассеивается материя.
Что же касается курильных свечей, то до сей поры я использовал один зеленый сорт, мягкий и приятный, потом коричневый из сандалового дерева и, наконец, черные палочки из Японии, у которых на белом пепле темными литерами проступает какое-нибудь изречение. В мало освещенных и сырых местах, а также по соседству с крысами, следует разбираться в тонкостях такой науки.
Характерная особенность оборонительных сооружений проявляется не столь явно, если живешь в них. Это стало мне очевидным только вчера, когда я ревизовал пустующий четырнадцатый бункер, расположенный недалеко от греффернской таможни. Я с огромным трудом отворил стальную дверь чудовищных размеров, спустился в бетонный склеп и оказался в полном одиночестве среди автоматического оружия, вытяжных вентиляторов, боеприпасов и ручных гранат. Я затаил дыхание. Было слышно, как время от времени с потолка падали капли или звонил крепостной телефон. Лишь теперь я взглянул на это место как на обиталище искушенных в кузнечном деле циклопов, которым недоставало внутреннего взора — аналогично тому, как в музеях мы зачастую острее осознаем смысл предметов, нежели те, кто издавна использовал и изготовлял их. Таким образом, я, словно в недрах пирамид или во глубине катакомб, оказался на очной ставке с духом времени. Он показался мне идолом без всякого проблеска технической изысканности, идолом, обладающим чудовищной крепостью.
Впрочем, сугубая придавленность, черепашьи черты этих строений напомнили мне здания ацтекской архитектуры, и не только внешне. То, чем там было солнце, здесь является интеллект, и оба связаны с кровью, с властью смерти.
КАМЫШОВАЯ ХИЖИНА, 6 января 1940 года
В «Короне», которую я прихватил с собой из Кирххорста, я прочитал новеллу «Бартлби» Германа Мелвилла, умершего в 1891 году в Нью-Йорке. Несмотря на то, что в ней описывается похожий на Обломова абсолютно пассивный характер, сюжет здесь, однако ж, так лихо закручен, что невозможно оторваться. Среди дарований, коими может обладать автор, талант рассказчика и басенника не самый главный, но он усиливает действие всех остальных сил, подобно тому, как здоровье придает полноты любому жизненному проявлению.
Закончил: «Теогонию» Гесиода. |