Долго ли ему еще придется подсчитывать барыши от делового флирта с Москвой, над этим он, видно, старается не задумываться.

4

Как сообщает мне мой американский друг, мне оказана большая честь, меня приглашают на редакционное совещание весьма влиятельного в США еженедельника.

В просторном зале за обеденным столом собрался цвет американской публицистики по проблемам России и Восточной Европы. Стараясь быть сдержаннее и точнее, рассказываю им о преследованиях, арестах, цензуре в Советском Союзе. Слушают внимательно, кивают головами, сочувственно перешептываются. Но вот начинаются вопросы:

- Как вы относитесь к подслушиванию телефонных разговоров в Америке со стороны це-эр-у?

- Что вы можете сказать о вмешательстве американской разведки во внутренние дела Чили?

- Каково ваше отношение к проблеме цветного населения в нашей стране?

- Знаете ли вы о зверствах американской военщины во Вьетнаме?..

За тысячи миль от советских застенков, гебистских надсмотрщиков и цензуры, в самом открытом обществе мира я снова слышу все тот же птичий язык лозунгов и пропагандистских клише, будто это происходит на партсобрании в Московском отделении Союза писателей СССР.

5

Французский издатель молодому русскому автору:

- У нас, конечно, свобода, месье, но все-таки вы того… без излишних резкостей или обобщений… Представьте себе, что они завтра будут здесь.

Этот уже готов.

6

Вернувшаяся из Москвы французская журналистка рассказывает в русской компании о том, как ее обыскивали на таможне аэродрома Шереметьево:

- Вы представляете, они раздели меня до белья и перещупали всю одежду до нитки!

Старая советская зэчка, оттянувшая на сибирских лесоповалах чуть не пятнадцать лет, спрашивает ее со спокойным вызовом:

- А на гинекологическое кресло вас при этом сажали?

Та пренебрежительно пожимает плечами:

- Ну, это не для белых людей, это - для вас.

Мадам слывет во Франции большой демократкой. Борется в газетах с расизмом и дискриминацией.

7

В один из пермских лагерей, по недосмотру администрации прошел номер журнала ЮНЕСКО „Курьер" с опубликованной в нем Декларацией прав человека. Когда на очередном политзанятии какой-то дотошный заключенный попытался сослаться на этот документ, офицер-воспитатель, не задумываясь, ответил:

- Это не для вас написано, а для негров.

Как видите у французской интеллектуалки и советского вертухая одинаковая психология, что называется, родство душ. Прямо плакать хочется от умиления.

РАЗМЫШЛЕНИЯ У ТЕАТРАЛЬНОГО ПОДЪЕЗДА

Окончание

1

И вот, с год спустя, я снова на премьере его пьесы. На этот раз шел спектакль „Урок французского языка для американских студентов". Одна за другой чередуются не связанные, на первый взгляд, сценки и только где-то к концу первой половины действа зритель начинает улавливать знакомые уже по прежним ионесковским пьесам мотивы: „Носорогов", „Лысой певицы", „Лекции", „Кресла", „Человека с чемоданом".

И мы постепенно осознаем, что это снова о том же: о гибели всего человеческого в человеке, о распаде его корней и связей с окружающим миром, об отрыве его от своего Творца, и, если уж договаривать до точки, о его близком конце вообще. Для зрителя здесь знание языка более, чем необходимо, ибо все в пьесе построено на виртуозной вязи диалога со смысловыми и семантическими подтекстами, где каждое слово, междометие, пауза имеют огромное, подчас решающее в понимании происходящего на сцене значение.