Луи Станик растерянно посмотрел на меня. Но всем словам предпочел улыбку. И я подумал, что за ней скрывается ностальгия по утраченному с возрастом энтузиазму.

Пора было будить Жерома Дюрьеца. Я предложил ему стаканчик кофе в обмен на рассказ о его сне.

– …Я оказался в горах. Внезапно появился говорящий огненный шар. Потом я спустился вниз, где меня поджидала банда каких-то типов. Я страшно взбесился и принялся швырять в них камнями с выгравированными на них приказами. Довольно любопытная ситуация. И было еще много другого, чего я уже не помню.

Не слишком довольная собой и слегка сконфуженная, вернулась Матильда Пеллерен. Мы встретили ее, не проявив удивления и не задав ни единого вопроса о тех тайных мотивах, которые заставили ее, как и нас, согласиться на эту работу.

И это было правильно. Ален Сегюре, директор студии, тоже не горел желанием их узнать.

Вначале я не поверил своим ушам – мне даже показалось, что я услышал совершенно противоположное.

Матильда Пеллерен и Жером Дюрьец и глазом не моргнули. Только Луи Станик нашел в себе смелость уточнить:

– Что конкретно вы имеете в виду, говоря «что угодно»?

– Все, что угодно, все, что придет в голову – в любом случае этот сериал никто не будет смотреть. Каждая серия продолжительностью в пятьдесят две минуты будет транслироваться между четырьмя и пятью часами утра.

– Вы не могли бы повторить?

Крайне измотанный, Сегюре хватается за голову.

– Квоты… Грёбаные квоты, устанавливаемые в обязательном порядке на французское кино. Французское кино! Только эти два слова царапают мне язык. Если не считать вас, сценаристов, кто может на этом хоть немного подзаработать, кого еще интересует французское кино?

А я и не подозревал, что выпускники Национальной школы администрации знают слово «грёбаный»…

– Мы только что приобрели за бешеную цену калифорнийский сериал, заваленный призами и напичканный девицами с объемом бедер в девяносто пять сантиметров. Минута рекламы принесет нам 300 000 франков в первом же блоке, через несколько месяцев мы начнем выпускать майки и прочее барахло. Мы только что вырвали право на трансляцию финала Кубка Европы по футболу, а сейчас я пытаюсь подкупить известного режиссера с конкурирующего канала. Вы считаете, что у меня есть время заниматься французским кино?

Луи с видом стреляного воробья спрашивает, соблюдались ли квоты до сих пор. Но, как и все профессиональные администраторы, Сегюре не любит прямых вопросов, особенно тех, на которые проще всего было бы ответить «нет».

– Мы немного потянули с этим, но на этот раз Высший совет по теле – и радиовещанию вынес нам предупреждение и обязал дать в эфир восемьдесят часов французского кино. Мы должны начать трансляцию через три недели, иначе правительство не продлит нам лицензию.

– Восемьдесят часов!

– Вот поэтому вас здесь четверо!

– Первая серия через три недели? Вы что, шутите?

– Вам нужно приступить к работе сегодня же.

Вот она, ловушка для дураков…

Каждый на свой манер выражает растерянность, за исключением Станика, который продолжает гнуть свою линию, замечая, что срочность имеет цену. Несколько удивленный, Сегюре сдерживает усмешку. Этому их учат в элитных школах.

– Слушайте меня внимательно. Вас выбрали по двум причинам. Во-первых, вы оказались единственными сценаристами в Париже, свободными на данный момент. Во-вторых, никто из вас не может претендовать больше, чем на три тысячи франков за серию.