— Не изволь беспокоиться, Марфушка! Всем я доволен, все у меня есть, ничего боле мне не надобно.

— А любишь ли ты меня?

— Люблю! Более жизни своей люблю! Что хочешь для тебя сделаю, живота не пожалею.

— А коли так, замуж возьмешь?

— Возьму, как не взять?! Одна ты у меня лебедушка на белом свете…

— А вот повстречаешь другую…

В ее глазах отражалась всепоглощающая печаль, и слезы бриллиантами дрожали в уголках глаз.

— Не надобно мне другой! Никого не надо! Бог свидетель!

— Совсем никого из людей?

— Совсем!

— Поди-ка, обманываешь меня…

— Ни в коем разе, Марфушка, не изволь беспокоиться!

— Награда тебе будет большая, знатная…

— Не о злате или почестях пекусь, милая! Лишь бы с тобою быть.

Так и ворковали они часами, сизы голубки, и жизнь текла счастливо и неторопливо, словно медовая река. Дворец был великолепен, весь из золота и хрусталя, со всякими мраморными башенками, колоннами и широкими лестницами. На стенах висели толстые персидские ковры с удивительными изображениями, картины дивные да зеркала во весь рост, а с потолка свешивались огромные бриллиантовые люстры, кои давали столько света, что даже в самую темную ночь во дворце светло было, что в ясный летний день. Прислуги, однако, не было. Если не считать множество самых разных ящерок. И больших, и маленьких, и расцветок всяких: желтых, зеленых, красных, синих, пегих и протча. Вот они-то все и делали-помогали, услуги оказывали. Обуют-оденут, спать уложат, на ночь сказочку расскажут, убаюкают. Поесть-попить принесут, со стола уберут, песенку споют, да спляшут от души, раззадорят кровь молодую. Пустятся тогда в пляс и Золотарев с Марфушкой. Ну, вообще тогда веселье пойдет! До самого утра тонцы-звонцы!

— Царица она наша, Марфушка-то! — почтительно пищали ему ящерки. — Люби и почитай ее изо всех сил своих. Статься, королем нашим сделаешься.

Одежды на них и взаправду королевские были — парча и атлас, жемчуг и камни редкостные, драгоценные. Марфушка сапоги ему справила красные — мягкие и прочные, с золотыми бляхами, да поясок расписной, узорный, на память. А вокруг дворца сад раскинулся небывалый, волшебный. Росли в нем цветы диковинные, деревья и кустарники незнанные. Дорожки первостатейным малахитом да хризолитом розовым посыпаны, сортовым, фонтаны же золотом и бриллиантами отделаны, искуснейшая работа!

— Большие мастера делали, — рассказывала Марфа Петровна, — великие. Ни у кого такого нету.

— Истинно так, — восхвалялся Золотарев. — Ни у кого такого нет!

Весьма они любили гулять в нем, пением райских птиц наслаждаться, да на диковинных животных глядеть. Беседы разные вели, неторопливые.

— А хочешь ли вернуться домой, Петр Лексеич? — спрашивала иногда Марфушка. — Не тяготишься ли жизнию такой?

— Никак нет, — горячо отвечал он. — Ни за что тебя не брошу! Здесь мой дом!

— А помнишь свой прежний дом?

— Не помню… Да и зачем он мне?

— Молодец, коли так говоришь… Вознагражден за правду свою будешь. Ждать токмо надобно маленько. Испытания тебе грядут разные.

Долго ли, коротко ли, но говорит как-то Марфушка Золотареву:

— Повадился в наши леса нелюдь ходить незваный. Не то человек, не то зверь страшный, безобразный. Чинит беды разные, лес поганит, деревья губит, цветы топчет да зверей пожирает. Не хотела я тебе сначала говорить, но подбирается к нам он все ближе и ближе, слуг моих пугает верных, да меня грозится в полон взять, от тебя оторвать, милого.