Время от времени певунья, умолкнув и прекратив работать, окликала козочку; нет, она не подзывала ее, а словно хотела дружески подбодрить, произнося слово «маса», что по-арабски означает «коза»; всякий раз козочка, услышав это слово, строптиво трясла головой, отчего звенел ее серебряный колокольчик, и продолжала щипать траву.

Вот слова, которые напевала девушка с прялкой, слова песенки тягучей и монотонной; ее мотив с давних пор сохранился и в долинах Танжера, и в горах Кабилии.

Заметим, что это был романсеро, известный в Испании под названием «Песнь короля дона Фернандо».

Тут она подняла голову, собираясь окликнуть козочку, но, едва произнеся слово «маса», осеклась: взгляд ее остановился на повороте дороги, идущей из Альгамы.

Вдали появился молодой человек, мчавшийся галопом на андалусском коне по горному склону, иссеченному широкими полосами света и тени, в зависимости от того, густо или редко росли там деревья.

Девушка посмотрела на него и снова принялась за работу, но, продолжая прясть, почему-то стала рассеянной (похоже было, что, перестав смотреть на всадника, она прислушивается к стуку копыт, раздававшемуся все ближе) и запела четвертый куплет песни, представляющий собою ответ Гранады королю дону Фернандо:

II

EL CORREO DEL AMOR

Когда девушка пела последний куплет, всадник был уже так близко, что она могла, подняв голову, разглядеть и его костюм и его лицо.

Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти-двадцати шести, в широкополой шляпе с изогнутым огненно-красным пером, реявшим в плавном полете.

Поля шляпы отбрасывали тень на лицо, и в полусвете сверкали черные глаза: очевидно, они легко могли вспыхнуть и пламенем гнева, и пламенем любви. Нос у него был прямой, точеный, усы чуть подкручены кверху, и между ними и бородкой поблескивали великолепные зубы, белые и острые, как у шакала.

Несмотря на жару, а пожалуй, именно из-за жары он был в кордовском плаще-накидке, которая кроится на манер американского пончо с вырезом посредине и надевается через голову. Она прикрывала всадника от плеч до голенищ сапог. Накидка эта была из шерстяной ткани того же огненно-красного цвета, что и перо на шляпе; расшитая золотом по краям и вокруг выреза, она скрывала наряд, который, судя по тому немногому, что можно было увидеть, то есть по манжетам на рукавах и лентам на дорожной сумке, должен был отличаться необыкновенным изяществом.

Ну а конь (всадник искусно управлял им), великолепный скакун лет пяти-шести, с могучей шеей, развевающейся гривой, широкой спиной, хвостом до земли, был той редкостной масти, которую последняя королева Кастилии Изабелла недавно ввела в моду. Кстати, просто непостижимо, как в азарте, охватившем всадника и лошадь, им удалось промчаться по тем крутым тропинкам, что мы попытались описать, где они добрых десять раз могли рухнуть в пропасти Алькаасина или Альгамы.

Испанская поговорка гласит: «У пьяных есть свой бог, у влюбленных — своя богиня».

На пьяного наш всадник похож не был, зато, надо признаться, как две капли воды походил на влюбленного.

И это сходство становилось неоспоримым оттого, что он даже не взглянул на девушку и, вероятно, не заметил ее, ибо перед взором его стояло видение, оставшееся позади, и сердце его было далеко отсюда; он стрелой пролетел мимо девушки, перед которой, безусловно, даже король дон Карлос, такой благоразумный и сдержанный, хотя и было ему всего девятнадцать лет, пожалуй, остановился бы: так она была хороша собою в тот миг, когда, вскинув голову и посмотрев на гордеца, прошептала:

— Бедный юноша!.. Какая жалость!

Почему девушка с прялкой жалела его? На какую опасность — в настоящем или в будущем — она намекала?

Быть может, мы об этом узнаем, если последуем за изящным кабальеро до харчевни «У мавританского короля».