Я попытался взять человека со стороны, и вот что из этого вышло. Теперь я уже и не пытаюсь ангажировать на Офелию кого-нибудь из другого театра, нам и так достаточно трагедий. Лина была недурна в этой роли. А вот Мария, если быть честным, с самого начала не тянула — ну не ее это. Она не шекспировская актриса — как бы мы Шекспира ни ставили, с песнями или классически, все одно — она не для этой роли. А поэтому она и ушла так красиво — чувствовала, что не доигрывает. Рита, как ни странно, совсем другое дело. Стоило мне только увидеть ее, как я сразу понял — она сможет. И вот еще! — он улыбнулся. — Ваш, наш убийца не дурак. Он чувствует спектакль. Ему нельзя отказать в режиссерском видении. По крайней мере, с его помощью мне удалось наконец добиться замечательного актерского состава.
— То есть вы уже сознательно позволяете ему руководить собой? — Терещенко тоже улыбнулся.
— Во-первых, молодой человек, я никогда никому не позволю навязать мне то, что сам не хотел бы воплотить в жизнь. А во-вторых, главный режиссер театра — первый заложник. Это только в прессе представляют его, как Карабаса Барабаса, который манипулирует актерами, словно марионетками, — тут он бросил хмурый взгляд в сторону Алены. — Согласен, что в своей студии, в ГИТИСе, я действительно король маленького государства — я учу студентов, они меня беспрекословно слушаются. Но театр — это совсем другое дело. Тут работают люди с уже состоявшейся актерской судьбой и со всем набором тех прелестей, которые обычно сопутствуют развитому таланту: честолюбие, тщеславие, мнительность, амбициозность, снобизм, цинизм, да что там перечислять. Представьте себе королевство, где каждый подданный ставит под сомнение правильность действий короля. В театре я не король, здесь я «Титаник», лавирующий между айсбергами. Одно неосторожное движение — и, пожалуйста, получите, как говорится. Разумеется, я не стану приписывать себе всю вину за появление в нашем театре убийцы, но мое решение пригласить в постановку Журавлева сыграло здесь роковую роль. По крайней мере, мой недипломатический поступок расколол труппу, посеял смуту, а при такой обстановке, что в государстве, что в маленьком, отдельно взятом театре, всегда создается благодатная почва для тирана. Вот его-то мы и получили.
Алена, у которой к тому моменту уже голова раскалывалась от витавших по кабинету эпических сравнений с лайнерами и айсбергами, с королями и тиранами, дослушала пламенное выступление в полнейшей прострации. Она задолго до финала поняла, что ничего толкового главный не скажет, а поэтому потеряла к его излияниям всякий интерес.
— Хорошо! — Вадим хлопнул глазами, видимо, разгоняя сон. — Давайте по порядку…
«Будет ли мой поступок расценен как верх бестактности, если я встану и удалюсь? — с тоской подумала Алена. — А может, главный только вздохнет с облегчением? Но, с другой стороны, бросать Терещенко одного рядом с этим велеречивым гением — совершенно бесчеловечно!»
— Что вы можете сказать про Людомирова?
— Леша Людомиров? — главный почесал переносицу. — Вы и его подозреваете?
— Я никого не подозреваю, — Вадим пытался стать дипломатом, — я хочу знать об атмосфере в театре.
— Да нет теперь в театре никакой атмосферы, в смысле того, что вы подразумеваете под словом «атмосфера». Интриги и склоки сведены к нулю. По крайней мере, все те, что касались постановки «Гамлета». У нас было противостояние Ганина и Журавлева, а также Лисицыной и Клязьминой. С уходом Клязьминой рухнул последний бастион. Остался один Илья, но он мирный парень, он никогда ни с кем не враждует. Он признанный лидер, а интригуют только в том случае, когда лидерство не всем доказано. |