Мадемуазель де Монпансье устраивала приемы, которые шутливо называла «ассамблеями». Ее все еще не допускали ко двору, но она как будто пренебрегала этим, находя удовольствие в том, что зазывала к себе всевозможных знаменитостей и что угощения, которые у нее подавались, были куда более изысканными, чем в Лувре.

Карла неизменно приглашали на эти приемы, и я раздумывала, не вынашивает ли она в отношении его матримониальные планы. Анне-Луизе давно пора было обеспокоиться собственной судьбой. Ведь ей исполнилось двадцать пять лет, то есть она была далеко не первой молодости, а австрийский император женился уже в третий раз, вновь отклонив притязания моей честолюбивой племянницы.

На одном из ее приемов, где была и я, она решила со мной поговорить. Как знать, возможно, ей просто доставляло жестокое удовольствие поддерживать во мне надежду на то, что она выйдет за Карла.

– После этого похода Карл повзрослел, – сказала она. – Стал более серьезным… можно даже сказать, более зрелым. Поразительно, как благотворно повлияло на него пребывание на дереве.

– Да и вы изменились, дорогая племянница, – парировала я. – Вы тоже стали более… зрелой. Полагаю, для вас было большим событием выступить в роли Орлеанской девы.

Но мадемуазель де Монпансье не так-то легко было смутить.

– Я слышала, – продолжала она, – что английский король слишком любит женщин, чтобы оставаться верным какой-либо из них.

– Одно дело женщины, а совсем иное – жена, – ответила я.

– Способен ли человек, который в молодости вел беспорядочную жизнь, стать образцовым супругом? – язвительно осведомилась мадемуазель.

– Вполне способен, – без колебаний ответила я.

– Верится с трудом. Вспомните-ка своего отца, дорогая тетушка, – заметила Анна-Луиза.

– Я часто о нем вспоминаю. Кстати, не забывайте, что он – ваш дедушка. Мы обе должны им гордиться, – напомнила я. – Он был величайшим королем, какого когда-либо знала Франция.

– Надеюсь, что мой малыш-супруг будет таким же великим, – заявила моя племянница.

– Ваш – кто? – не поняла я.

– Ну, в конце концов, – она ехидно посмотрела на меня, – у нас не такая уж большая разница в возрасте. Всего-то одиннадцать лет и несколько месяцев. Людовику сейчас четырнадцать.

– Непохоже, чтобы он был страстно влюблен. Ведь он отлучил вас от своего двора, – язвительно возразила я.

– Кто? Маленький Людовик? – удивилась мадемуазель. – О нет, это сделали его мать и этот старый лис Мазарини.

Она смерила меня победоносным взглядом, и я поспешила переменить предмет беседы, опасаясь, что не выдержу и дам волю душившему меня гневу.

МАТЕРИНСКИЕ НАДЕЖДЫ

Жизнь дарила мне не только горести. В конце года мне сообщили, что Кромвель разрешил моему сыну Генри приехать в Париж. Должно быть, даже круглоголовые были не совсем бесчувственными людьми, да и смерть моей дочери Елизаветы дала народу повод к выражению некоторого недовольства их правлением. Она была почти святая, а ее постигла столь ужасная участь! Впрочем, причина такого решения могла заключаться и в другом, но, как бы то ни было, Генри позволили уехать.

Маленькая Генриетта с нетерпением ждала брата. Она без конца расспрашивала меня о нем, но я мало что могла ей рассказать, ведь Генри так давно у меня отняли.

Вначале он приехал в Голландию, где его встретила сестра Мэри. Она была так рада ему, что не хотела отпускать. Я же не желала, чтобы он оставался в Голландии, так как знала, что Мэри намеревалась воспитывать его в протестантской вере, а у меня была мечта сделать его, как и Генриетту, католиком.