Я повторила, что ему не следовало рисковать своей жизнью, оставаясь рядом с Генри, и спросила, не упоминал ли умирающий обо мне.

– Да, – невозмутимо отозвался Карл, – упоминал. Он очень сожалел о происшедшей между вами размолвке.

Я кивнула и сказала:

– Я так и думала, что он пожалеет о своем непослушании.

– Видите ли, матушка, я успокоил моего брата, уверив его, что ему совершенно не о чем жалеть, – рассказывал Карл. – Если бы он сделал то, чего вы добивались от него, он нарушил бы слово, данное им отцу, и вдобавок пошел бы против своей совести. Я убедил Генри, что пред Богом он совершенно чист.

– Чист?! Да он же умер еретиком! Вот если бы он повиновался мне… – отстаивала я свое мнение.

– Матушка, иногда я думаю, что Господь куда милосерднее, чем вы! – с укоризной произнес Карл. – Нельзя быть столь жестокой по отношению к родному сыну!

Я начала было возражать, но потом умолкла. Что-то подсказало мне, что пора прекратить этот разговор. Карл смотрел на меня так снисходительно, так… по-королевски.

– Матушка, – произнес он наконец, – годы изгнания ничему вас не научили, и это очень печально. Жизнь так коротка. Так давайте же оставим раздоры! Пускай в нашей семье воцарится мир.

После этого он встал и вышел из комнаты. Никогда, никогда не могла я до конца понять его! И мне опять вспомнился серьезный маленький мальчик, который ни за что не желает расставаться со своей любимой деревянной игрушкой и соглашается сделать это только тогда, когда ему напоминают, что он – будущий король.

Генриетта выглядела совершенно счастливой. Она была очень рада тому обстоятельству, что находится при дворе своего брата, и с готовностью выполняла все его просьбы. Однажды он предложил ей заняться устройством балета – наподобие тех, что были так любимы Людовиком XIV, – и она прекрасно со всем справилась.

Герцог Бэкингем, этот распутный сын своего отца, которого я всегда считала злым гением моего дорогого Карла, по уши влюбился в нее. Моя скромница была поначалу немного смущена, но потом начала с охотой принимать все знаки внимания, оказываемые ей молодым человеком. Впрочем, это был всего лишь легкий флирт. Герцог был женат, а Генриетта имела жениха. Конечно, она была принцессой королевской крови, а он – всего лишь герцогом, но я не бранила ее. Я постоянно помнила о том, как порой обращались с ней при французском дворе, и хотела, чтобы Генриетта окончательно утвердилась в своей привлекательности.

Вскоре приехала Мэри, и я, к своему удовольствию, обрела в ее лице союзницу в деле, касающемся женитьбы Джеймса. Она тоже была оскорблена поведением этой наглой выскочки Анны Хайд, и я напомнила ей, что именно она положила начало всей истории, привезя Анну в Париж в своей свите.

– Вот не послушалась тогда моего совета, потому все так и вышло, – сказала я.

Мэри поморщилась, но возражать не стала. Она отказалась принимать новоиспеченную жену Джеймса, и той бы пришлось очень несладко, если бы не непонятное расположение к ней Карла.

Неделя летела за неделей. Я была бы совершенно счастлива, но меня не оставляли мысли о смерти Генри и о недостойном поведении Джеймса.

Анна Хайд стала матерью, но мальчик родился очень хилым, так что похоже было, что он не жилец на этом свете.

– Жаль, что Джеймс так поторопился со свадьбой, – заметила я по этому поводу. – Если дело было в ребенке, то его все равно вот-вот приберет к себе Господь.