Выждав минуту, Морган сказал:

— Я отвечу только на один действительно важный вопрос: нет, я приехал сюда не затем, чтобы проповедовать либо обращать, а чтобы провести реформы, в которых нуждается эта страна. Добавлю, что, разумеется, не принадлежу к бахаистам, что узнал о существовании всех этих сект из книги профессора Брауна перед самым моим отъездом сюда и совершенно не способен отличить бабида от бахаиста. Что до моих слуг, которых в этом огромном доме не меньше полутора десятка, всем известно, что они были здесь до меня. Я доволен тем, как они справляются со своими обязанностями, и это единственное, что имеет значение. Я не привык судить о своих помощниках по их религиозной принадлежности или цвету галстука!

— Я так тебя понимаю, это отвечает и моим убеждениям. Но мы в Персии, здесь иные понятия. Я только что от нового министра финансов. Он считает, что заставить молчать клеветников можно, только уволив слуг. Или хотя бы некоторых.

— Этим делом занимается министр финансов?

— В большей степени, чем ты думаешь. Он опасается, как бы из-за этого не пошли насмарку все ваши начинания. Он просил меня сегодня же доложить ему о нашем разговоре.

— Что ж, не смею тебя задерживать. Передай ему, что ни один из моих слуг не будет уволен и что я не желаю больше об этом говорить!

Он встал.

— Морган, я не уверен, что такого ответа будет достаточно! — стал настаивать я.

— Вот как! Тогда прибавь следующее: «Господин министр финансов, если вам больше нечем заняться, кроме как ломать себе голову относительно религиозных убеждений моего садовника, я в состоянии занять вас более серьезными проблемами».

Я передал министру только суть разговора, но, кажется, Морган все же высказал ему все при первой же встрече. И ничего страшного не произошло. На самом деле все были рады тому, что наконец какие-то вещи были проговорены вслух.

— С тех пор как Шустер в Тегеране, — сказала мне однажды Ширин, — воздух стал чище, здоровее. Когда перед тобой хаотическое, беспорядочное нагромождение проблем, кажется, потребуются века, чтобы все встало на свои места. И вдруг появляется кто-то, и дерево, казавшееся уже безнадежным, словно по волшебству оживает, на нем появляются листья, плоды, оно дает тень. Этот чужестранец снова вселил в меня веру в персов. Он не разговаривает с ними, как с туземцами, не обращает внимания на всякие мелочи, он говорит с ними, как с мужчинами, и они становятся ими. Знаешь, в моей семье старые женщины молятся за него.

XLVI

Я нисколько не погрешу против правды, если заявлю, что в 1911 году вся страна жила по часам Американца и что из всех ответственных лиц в стране он был самым популярным и влиятельным. Газеты поддерживали его начинания с тем большим воодушевлением, что порой он давал себе труд созвать главных редакторов и объяснить им суть реформ, а то и выслушать их советы по некоторым щекотливым вопросам.

Самым же важным было то, что его трудная миссия осуществлялась успешно. Еще даже до оздоровления фискальной системы он смог привести бюджет в равновесие одним лишь тем, что поставил препоны на пути воровства и растрат. До него многие владетельные и знатные лица, высокопоставленные министры посылали в казначейство свои запросы в виде цифры, нацарапанной на замусоленном клочке бумаги, а чиновники были вынуждены удовлетворять их под страхом потери должности или жизни. С Морганом все круто изменилось.

Вот один из многочисленных примеров. 17 июня на Совете Министров Шустеру был сделан запрос на сумму сорок две тысячи туманов, чтобы заплатить жалованье войскам.