— А ты не могла бы остаться у двоюродной сестры в Самарканде?

— Если б речь шла только о том, чтобы найти предлог! Но у меня при дворе есть свое место. Чтобы занять его, мне пришлось на равных состязаться с десятком мужчин. Не могу же я его оставить ради того, чтобы развлекаться в саду Абу-Тахера.

— Речь не идет о развлечении, — не задумываясь, парировал он. — Не хотела бы ты разделить со мной свою жизнь?

— Разделить с тобой свою жизнь? Но делить-то ведь нечего! — вырвалось у нее.

Она произнесла это беззлобно, даже с некоторой нежностью. Увидев же испуганное лицо Хайяма, принялась умолять его простить ее и разрыдалась.

— Я ведь знала, что нынче буду плакать, но не такими горючими слезами. Знала, что мы расстанемся надолго, может, и навсегда, но не так, не с такими словами напоследок. Я не хочу, чтобы от самой прекрасной любви, которая выпала на мою долю, у меня осталось воспоминание о чужих, незнакомых глазах. Омар, взгляни на меня в последний раз! Вспомни: я твоя любимая, ты любил меня, я любила тебя. Узнаешь ли меня?

Хайям нежно обнял ее и вздохнул:

— Будь у нас время объясниться, глупая ссора вмиг улетучилась бы, но время подстегивает и требует, чтобы мы поставили на кон наше будущее в таких вот нелегких обстоятельствах.

По его щеке скатилась слеза. Он хотел бы скрыть ее, но Джахан страстно прильнула к нему и прижалась своим лицом к его лицу.

— Ты можешь скрыть от меня стихи, но не слезы. Я хочу их видеть, ощущать, смешать со своими, хочу, чтобы их следы остались на моих щеках, а их соленый вкус на моем языке.

Могло показаться, что они вот-вот задушат друг друга, такими тесными были их объятия. Сорванные обезумевшими руками одежды упали на пол. Губы слились в одном долгом, орошаемом слезами поцелуе. Один огонь вспыхнул в обоих телах, разгорелся, охватил их целиком, зажег в них смертную страсть и испепелил до конца, до предела.

В песочных часах тем временем свершалась работа времени. Под утро огонь стал тише, пока не угас совсем. Но они еще долго не могли прийти в себя и, запыхавшись, пытались вернуть лицам обычное выражение. То ли Джахан, то ли судьбе, которой они бросили вызов, прошептал Омар:

— Это лишь начало.

— Не дай мне уснуть, — попросила Джахан, уже не в силах разомкнуть веки.

На следующий день в книге добавились две новые строчки, написанные нетвердым корявым почерком:

XI

Кашан — оазис на Шелковом пути на обочине Соляной пустыни, к которому пристают караваны, чтобы перевести дух, прежде чем отправиться вдоль Каргас Куха, Ястребиной горы — пристанища разбойников, грабящих путников на подступах к Исфахану.

Кашан: глинобитные убогие лачуги, грязь, ни одного фасада, на котором задержался бы взгляд. А ведь именно здесь изготавливался самый лучший глазурованный кирпич, которым выкладывались многочисленные мечети, дворцы, медресе от Самарканда до Багдада. На всем мусульманском Востоке фаянсовые изделия, обожженные и покрытые глазурью, назывались просто каши или кашани, наподобие того, как фарфор на персидском и на английском нарекли именем Китая.

За городом в тени финиковых деревьев расположился караван-сарай: огороженный стеной с дозорными башенками участок земли с двумя дворами: внешним для вьючных животных, поклажи и товаров и внутренним — для постояльцев.

Омар хотел было остановиться здесь, но хозяин развел руками: много богатых купцов понаехало с детьми, женами, челядью, заняли все горенки. И словно подтверждение его слов — зрелище кишащего людьми и лошадьми в роскошной упряжи караван-сарая. Омар был не прочь ночевать и под открытым небом, несмотря на зимнее время, вот только скорпионы Кашана славились не хуже, чем его фаянсовые изделия.