– А теперь послушай, Смельчак, – сказала она. – История хорошая, тебе понравится. Мой отец выращивал рождественские елки. Не так чтобы много. Ровно пятьдесят елок. Десять лет растил. Во дворе перед домом. Всю дорогу подравнивал их кухонными ножницами, и они были красивые, но высотой вот такие.

Марта Нокс вытянула руку и показала, какой высоты были елки. Фута три от земли.

– Но дело в том, что мы жили за городом, – продолжала она. – Там у всех во дворе рос лес. И никто там елок к Рождеству не покупал. Так что бизнес это был хреновый – выращивать пятьдесят елок, хоть самых раскрасивых. Денег на этом там было не сделать. Но отец все-таки упорно растил елки, а мама делала все остальное. – Марта взяла шляпу и снова надела. – В общем, в прошлом декабре отец был готов торговать елками, но никто не пришел покупать, и он жутко удивился и расстроился, потому что елки были такие распрекрасные. И запил. Тогда мы с сестрой спилили, наверное, штук двадцать этих долбаных елок и уложили в машину – у нас машина была здоровая, универсал. Сели, поехали. За час добрались до шоссе и стали останавливать проезжающие машины и раздавать людям елки. Всякий, кто останавливался, получал елку. Это было похоже… Черт. Это было похоже на Рождество.

Марта Нокс порылась в кармане куртки, нашла сигарету и закурила.

– Ну вот, – сказала она. – Вернулись мы домой. А там отец. Агнес он одним ударом с ног сбил, а мне по лицу кулаком как врежет.

– А раньше он тебя бил? – спросил я.

Она покачала головой:

– И больше не ударит.

Она посмотрела на меня холодно и спокойно. Я смотрел, как она сидит и курит свою сигарету в двух тысячах миль от родного дома, и я представил, как она шесть раз подряд попадает в треклятую кофейную банку. Мы долго молчали, а потом я спросил:

– Ты же не убила его, а?

Она не отвернулась и ответила – правда, не сразу:

– Да нет. Я его убила.

– Господи Иисусе, – наконец выговорил я. – Господи, мать твою, Иисусе.

Марта Нокс протянула мне бутылку, но я не взял. Она встала, подошла ко мне и села рядом. Положила руку мне на колено.

– Господи, – повторил я. – Господи, мать твою.

Она вздохнула.

– Смельчак, – сказала она. – Милашка. – Она погладила мою ногу и поддела меня локтем. – Ты самый доверчивый мужик, какого я только знаю в этом мире.

– Да пошла ты.

– Я пристрелила своего папашу и зарыла в навозной куче. Только никому ни слова, ладно?

– Пошла ты, Марта Нокс.

Она встала и снова уселась по другую сторону от костра.

– А ночка тогда была – просто блеск. Я валялась на дорожке возле дома с окровавленным носом. И решила, что пора сваливать.

Она еще раз протянула мне бутылку, и на этот раз я выпил. Мы долго молчали, но бутылку прикончили, а когда костер стал догорать, Марта Нокс опять подложила хвороста. А я сидел так близко к огню, что у меня подошвы сапог задымились, и я отодвинулся, но недалеко. В октябре не так легко согреться, так что от тепла отодвигаться не очень хотелось.

Слышалось звяканье колокольчиков со стороны луга. Лошади передвигались с места на место, но не уходили. Они паслись, и колокольчики звенели. Приятно было их слышать. Я мог назвать кличку каждой лошади и угадать, какая пасется рядом с ней, потому что они любили пастись парочками, а я знал, кто с кем любит пастись рядом.